Вот о ней-то и думал Савмак, которому передались волнение и горячая прыть лихого скакуна. Царь нервничал, хмурился, всем существом стремясь к желанной цели.

Справа скакал на гнедом коне Лайонак, слева – Абраг. Первый казался невесомым в седле, словно сросся с конем в одно целое. Он управлял скакуном с ловкостью мастера верховой езды, лукаво поглядывая на Абрага. Тот старался сохранить свою обычную степенность, что ему плохо удавалось. Его бросало в деревянном седле, он не мог справиться с горячим жеребцом, сжимал его пятками и дергал за повод. Конь крутил хвостом и рвался вперед. Годы, проведенные в рабском труде, не способствовали выучке наездничества. Старик с укором бросал взоры на бородатого Лайонака, чувствуя, что тот смеется над ним, но боялся раскрыть рот, чтобы не откусить язык. Лайонак знаками показывая, как надо сидеть в седле, не раздражая коня.

Сзади топотали лучшие всадники из бывших степных скифов, когда-то плененных врагом и проданных в рабство.

Лайонак внутренне был убежден, что Гликерии, ради которой они спешили в Саклеево имение, там нет, но не высказывал этого Савмаку, не желая его огорчить. Савмак же не без основания полагал, что девушка должна находиться в одном из имений Саклея.

Показались каменные башни Саклеевой виллы. Кавалькада подъехала к воротам. Лайонак закричал:

– Отворяй ворота царю боспорскому Савмаку!

– Какому царю? – послышался невнятный вопрос. – Нет царя! Убит царь! Бежали хозяева! Мы – хозяева и цари!

Телохранители Савмака сдержанно засмеялись.

– Пьян привратник-то, – заметил Лайонак.

Один воин проворно соскочил с коня и дернул ворота рукой. Дубовая створка со скрипом медленно распахнулась.

– Ворота не заперты, – доложил воин, – можно въезжать!

– Стой, там трупы!

Открыть ворота настежь мешали тела людей, что валялись во дворе. Воин проскользнул между створками, послышался его веселый смех.

– Пьяные! – вскричал он. – Как есть все перепились! Еле живы.

Теперь через полуоткрытый въезд стало слышно невнятное бормотание, потом крики и пьяная ругань. Лайонак с воинами поспешил на помощь.

– Оттаскивайте пьяных в сторону! Распахивайте ворота!

Во дворе Савмаку представилась картина, какой он никогда не видел. Среди двора горел костер, вокруг скакали или делали вид, что скачут, полуголые или странно одетые фигуры людей. Тут были и женщины с распущенными волосами, мужчины, напялившие на плечи дорогие ткани и плащи, даже маленькие дети со вздутыми животами.

Хохот, крики, непристойные жесты и движения, рев ребятишек оглушили и озадачили неожиданных гостей, на которых никто не обратил внимания.

Огромные пифосы с вином, выкаченные из подвалов, стояли рядком. К ним подбегали с ковшами и ведерками, черпали вишневую жидкость, пили ее, лили себе на голову, плескались ею, как водой, и опять пускались в пляс, а то падали замертво под ноги другим. Тут же валялись разбитые глиняные бочонки, вино стояло лужами, аромат его шибал в нос. Воины начали сплевывать и утирать рты.

– Погляди, погляди, что он делает! – не удержался от восклицания молодой воин. – Лезет в бочонок!

Один из охмелевших гуляк действительно полез в пифос и опустился в него по плечи. Вино хлынуло через край и стало растекаться по каменному настилу двора.

Из кладовых выносили дорогие меха и ткани, посуду, оружие. С криками и хохотом бросали собольи шкурки в огонь и плясали, прыгали, как помешанные.

На кухне пылал очаг, в котлах что-то кипело, бурлило.

Теперь Савмак заметил человека, привязанного к столбу. Одежда с него была сорвана, голова поникла. Рядом валялись палки, коими, как видно, его избивали. Тут же лежали мертвецки пьяные экзекуторы. И если избитый оказался живым, то только потому, что рабы перепились и не были в силах доконать его. Их самих доконали крепкие вина.

Собаки, объевшиеся копчеными окороками, даже не залаяли. Они тоже налакались вина из луж и выглядели, как и их хозяева, пьяными.

– Безумные! – промолвил Савмак. – Безумные люди! Свобода опьянила вас больше, чем вино это!.. Лайонак!

– Я здесь, государь!

– Обижать никого не надо! Но пьяных перетаскать под навес, пускай там отсыпаются. Бунтарей, если полезут в драку, связать! Кладовые привести в порядок, заглянуть, нет ли где зароненного огня, и закрыть на замки! Вино отобрать, а то они будут пить, пока не лопнут! Приготовить хороший обед для наших воинов, дать им вина, но не напиваться допьяна!

Воины услыхали последнее распоряжение и ответили восклицаниями восторга.

– А я пойду поищу Гликерию. Спрашивать здесь некого, все пьяны.

И, соскочив с седла, пошел прямо в дом. Что-то сообразив, повернулся к привязанному у столба. Того уже отвязывали.

– Это Анхиал, – сказал Лайонак, сразу узнав Саклеева управителя, – он должен знать, здесь ли она.

Но Анхиал таращил глаза на важных гостей и невнятно мычал.

– Этот тоже пьян и безумен! Всеми овладело безумие бога Диониса!

– Вернее – безумие счастья, – усмехнулся царь, – все они впервые почувствовали себя полностью свободными!

– Это – пес хозяйский, – пояснил Лайонак, – истязатель рабов! Хотя и сам несвободный человек. Заприте его куда-нибудь. Если его не прикончат рабы, он сбежит.

Абраг и Лайонак последовали за царем с обнаженными мечами. На ступенях хозяйского дома пьяные лежали рядом с мертвецами. Савмак толкнул дверь, и они прошли в огромный зал с очагом, где когда-то ужинала Гликерия по прибытии из сарматских степей. За столом неподвижно сидел человек, положив голову в лужу студневидной крови. Тут же лежал окровавленный топор и стоял фиал, наполовину наполненный вином. Лайонак схватил мертвеца за волосы и повернул лицом к себе.

– Это Алцим, младший сын Саклея, – сказал он, обтирая руки, его убили, как видно, за вечерней чашей вина. Не в пример отцу, он был мягок душой. Однако и его не пощадили.

В залах, коридорах и молитвенных комнатах царил хаос. В опочивальнях пышные ложа оказались смятыми, испачканными грязными ногами. Но людей не было. Видимо, все гуляки перед приездом Савмака пировали во дворе. Дом пустовал.

Они остановились перед лестницей, что вела на башню. Дверь оказалась запертой.

– Здесь! – в волнении произнес Савмак.

Все трое налегли плечами, но окованная железом дверь не поддавалась. Лайонак догадался и кинулся во двор. Разыскав Анхиала, стал шарить у него возле пояса. Что-то звякнуло. Это была связка ключей.

Взойдя на самый верх башни, они оказались на площадке, с которой открывался широкий вид на владения Саклея, на море и на Пантикапей, чуть затянутый дымкой.

– Да, усадьба хорошая, – заметил Савмак, – нужно объявить ее царской, поставить стражу. Мне кажется, не в акрополе города, а здесь будет наша ставка. Отсюда легче управлять хорой. А там – всегда на виду у горожан, которые ненавидят нас, победивших рабов. Но – Гликерии нет!.. Куда она девалась?

– Выспится Анхиал – устроим ему допрос.

Во дворе их ожидали необычайное оживление и суета. Слышались крики и даже брань. Незнакомые бедно одетые люди размахивали плетьми, гарцевала на конях. Другие упирались в створки ворот, стараясь шире распахнуть их и дать возможность въехать во двор целому каравану возов.

Савмак и Абраг схватились было за мечи, но Лайонак остановил их:

– Это не царские люди и не разбойники. Вижу многих крестьян, а вон и предводитель их, Пастух. Старый волопас действует!

– Вот это кстати, – отозвался царь, убирая руку с рукоятки меча, – заодно мы поговорим с ним о делах сельских…

Они встретились на крыльце, остановились один против другого. Савмак стоял перед Пастухом благожелательный и вместе настороженный. Он протянул вперед свои большие руки, неестественная краснота которых вместе с узловатостью пальцев и въевшейся в трещины чернотой как-то не вязалась с атласными рукавами зеленого кафтана, расцвеченного золотыми звездочками и нашивными блестками. Огрубелые руки его, да еще серая смуглость лица, словно присыпанного аспидной пылью, напоминали о перенесенных лишениях и промозглой атмосфере рыбозасолочных ям, о той рабской доле, которая чудом сменилась царскими нарядами и абсолютной властью военного вождя.