Но меч скользнул вправо и сверкнул искрами, задев кладку стены. Кто-то схватил Таная за руку и оттащил назад.

– Опомнись, воин! На кого руку поднял!

Танай, казалось, обезумел. Он едва узнал Пифодора, который успел в последнее мгновение отразить удар его меча.

– Изменница, Дуланакова наложница! – прошептал, как в бреду, Танай.

– Рабыня она. Подневольная. При чем здесь она? Ты же сам был рабом и знаешь. Разве раб и рабыня вольны в себе? Будь, Танай, справедлив.

– Ребенка родила врагу моему.

– Таков закон хозяев. Раба рождает детей господину. Будь он хоть сам злой дух из-под земли.

Танай бросил меч и сел на пол, закрыв лицо руками. Пифодор обернулся и мигнул Липе, что смотрела на мужа, заливаясь слезами. Та быстро подхватила упавшую пеленку и, закутав ребенка, исчезла в ту же дверь, куда унесли Дуланака. В дом уже проникали языки пламени, становилось жарко и душно, потолок застлало дымом.

Замешательство Таная помогло Дуланаку и его верным слугам бежать. Они уже скакали по степи, когда Пифодор с воинами достиг западных ворот.

– Город наш! – вскричал разгоряченный, торжествующий Пифодор.

– Верно, мы победили! – отозвался Танай, но без особого подъема. – Надо принять меры, чтобы прекратить грабежи и потушить пожары.

– Я поскачу вдогон за Дуланаком!

– Бесполезно, он уже далеко. Липа спасла его, это она нас задержала.

Неаполь был во власти Фарзоя. Все кричали:

– Победа! Победа!.. Слава князю Фарзою!..

Шум сражения сменился громом победных кличей.

Только Фарзой, самый старший из воевод, герой сегодняшнего дня, ничего не знал о происшедшем. Он лежал без сознания в своем шатре, на ложе, пропитанном кровью. Около него стояли опечаленные друзья. У изголовья сидела встревоженная, заплаканная Табана.

– Очнись, князь! – шептала она, гладя его волосы белой рукой. – Очнись!.. Тебе рано умирать!.. Ты стоишь на пороге великой славы!..

Это был план Табаны: не спешить с въездом князя-победителя в Неаполь, пока он не сможет сидеть на коне. А войску – стоять лагерем в открытом поле, в виду столицы. Ибо негоже кому-либо въезжать в ворота города раньше победоносного князя. Все согласились с этим. Народ недоумевал, почему это славный князь Фарзой продолжает жить в юрте за городом, хотя ему, как раненому, было бы куда удобнее в Палаковом дворце.

– Предки царских сколотов не ведали городов, – ответила на это Табана, – они жили, родились и умирали в юртах. Фарзой же прямой потомок царей сколотских. Для него воздух степи и уют юрты полезнее всякого снадобья.

Эти слова попали в цель, прямо в сердца сколотам-табунщикам, детям степного приволья. О них говорила вся степь. Поединок с двумя сильными витязями, которые держали в руках всю Скифию, вознес Фарзоя на недосягаемую высь. Его признали все, он стал народным героем, сказочным богатырем. Заявление же Табаны о причинах пребывания князя вне города свидетельствовало о его преданности делу «царских сколотов», обычаям старины. Кто теперь мог равняться с великим князем-богатырем?..

Танай, Пифодор и несколько сотников из рода Ястреба наводили порядки в Неаполе. Дворец царский привели в должный вид, очистили площади от мусора и навоза, накопившегося всюду за время безалаберного правления двух князей. Последние больше занимались соперничеством между собою и угождением новым хозяевам Скифии понтийцам, нежели благоустройством столицы.

Время шло. Степные травы вытянулись в рост человека и побурели от зноя. Фарзой медленно поправлялся, осторожно вставал на ноги и прохаживался по шатру, опираясь на мягкое плечо Табаны. Агарская княгиня ни на шаг не отходила от больного, вела себя с удивительной предупредительностью и ласковой настойчивостью. Она кормила его из своих рук, обмывала раны и обкладывала их толченым агариком, давала ему пить настой из корня акора и еще какие-то снадобья – одно, именуемое питьем Медеи, другое, якобы когда-то составленное знаменитым врачом Скифии Абарисом, – а ночами собирала для него «лунную росу», как этому учили Анахарсис и Токсарид.

Табана была немного колдунья и знала толк в травах, заговорах и заклятьях. Она умела гадать по пузырям на воде и плевала себе в пазуху, чтобы заманить туда болезнь князя, а потом вынести ее из юрты.

Ее преданность, ласка и уход делали свое дело. Еще слабый Фарзой хорошо чувствовал себя рядом с этой женщиной. Поединок и тяжелые раны словно отдалили от него позорное прошлое. Он охотно вслушивался в негромкие речи княгини, которые лились будто и без нарочитого плана, но постепенно многое становилось для него более ясным и определенным. Непоследовательный в своих мыслях, более тщеславный, нежели честолюбивый, князь находил в беседах с Табаной тот елей, что целил его раны, как телесные, так и душевные. Вдыхая запахи степи, он чувствовал себя как бы рожденным вновь, но уже для иной, более высокой цели. Еще совсем слабый, он мысленно видел себя в роли большого воеводы, народного вождя, проникся сознанием некоей предопределенности всего происшедшего.

Табана приносила ему вкусную еду, ворковала, как голубица, и в то же время искусно сосредоточила в своих руках все дела возрождающегося государства. Простой душой, Фарзой не замечал этого. Он считал, что после поражения врагов все идет само собою, по воле бессмертных богов. И причиной собственных успехов готов был признать ту звезду, о которой говорил ему Пифодор.

Бывший пират, посещая Табану, восхищался ее умом и удивлялся судьбе Фарзоя, считая его баловнем скифских богов. Он видел далеко и ни на минуту не сомневался в конечном торжестве князя. На агарскую княгиню смотрел с чувством преклонения. Она казалась ему богиней, сошедшей с неба по указанию самого Зевса или Папая, чтобы служить тому же Фарзою.

– Мне бы немного такого счастья! – вздыхал он, стоя перед Табаной. – Но нет, мое счастье на дне морском, и мне не достать его. Был пиратом – попал на цепь в Лаврийские рудники. В Скифии еле спасся от петли. Приобрел корабль и команду – и опять боги заставили меня служить чужому счастью. Кто же я сейчас, скажи, княгиня? Или воевода, или слуга тех же «ястребов», которых вооружаю и обучаю рукопашному бою?.. Получил я известие – корабля моего нет, Диофант захватил его. Не убереглись без меня – сразу попались. А я вот думаю: упадет ли мне крошка со стола чужой радости, или Фарзой выгонит меня в степь, как старую собаку, после того как станет властителем Скифии?

– Старайся, Пифодор, старайся! – с легкой усмешкой отвечала ему княгиня. – Боги не забывают тех, кто служит знатным.

– Лучше ты не забудь меня, прекраснейшая из женщин, умнейшая из княгинь!

Придя в юрту князя, Табана старалась развлечь больного, но незаметно переходила к делам государства. Она говорила ему:

– Ты собрал вокруг своего знамени много людей, твой род Ястреба опять сел на коня и пойдет за тобою хоть на смерть! Создавай сильную, преданную дружину, ибо сила большого князя в войске. Народ хотя и славит тебя, но завтра разбежится по своим кочевкам и пастбищам. Князья капризны, родичи Гориопифа тайно точат мечи, а Дуланак, слыхала я, собирает конное войско. Зато крестьяне не те стали, что раньше, это уже не забитые пахари, которых царские сколоты называли рабами. Они научились держать в руках оружие, силу почуяли!.. Танай создал пешую рать, которая не хуже эллинской. Возвысь Таная, достоин он стать князем!.. Будешь управлять Скифией, помни, что ты силен, пока есть лад и согласие между родами и племенами!.. Величай степняков по-прежнему «царскими», они любят это. Но не позволяй им грабить и унижать крестьян, ибо степные скифы – твоя правая рука, а крестьяне – левая. Так и Скилур когда-то говорил. Прошли времена, когда царские скифы могли брать дань с других племен. Теперь нужна дружба между племенами…

И намекала при этом, что дело его и судьба его не на Боспоре, а здесь, в коренной Скифии, у себя дома.