Преследовать разбитого врага не было в обычае скифов. Но сейчас Дуланак и Гориопиф изнуряли войско в бесплодной погоне, так как помнили обещание понтийскому воеводе привезти в Неаполь головы Мирака и Андирака.

Кроме того, Гориопиф знал, что в лагере мятежников оказалась и княгиня Табана. Он горел желанием захватить вдову. Агарская княгиня не выдержала его грубых домогательств и тайно покинула Неаполь. Сначала думали, что она бежала в Агарию. Весть о том, что она нашла убежище в стане мятежников, поразила Гориопифа.

– Не могла княгиня по своей воле попасть в их вшивый табор, – возмущался он, – разбойники пленили ее! Я освобожу княгиню агарскую и сделаю своей женой! Я породнюсь через нее с сильными агарскими родами и буду иметь поддержку самого Тасия!

– А я считаю, что Табана – изменница! – упрямо басил Дуланак. – Она просто бежала к Мираку, он моложе тебя! И сожительствует с ним, распутница!

– Нет! – раздраженно вскидывал бороду Гориопиф. – Нет!

– Не она ли давала деньги сказителям, чтобы они прославляли Фарзоя, врага твоего?.. И говорят – хочет пробраться к нему в Пантикапей. Фарзой там в большом почете у рабского царя Савмака! Подожди, он еще сюда пожалует!

– Не посмеет! А пожалует – попадет на кол!.. А вдова Борака уже сегодня будет моей добычей! Я поступлю с нею как с пленницей!

Гориопиф взмахивал нагайкой и часто мигал покрасневшими глазами, разъедаемыми потом. Верховой слуга протягивал руку с полотенцем и осторожно проводил им по княжескому лбу.

Наступил вечер, а повстанцев и след простыл. Дуланак давно повернул бы в Неаполь, но опасался, что это сразу будет использовано Гориопифом для обвинения его в нерадивости и нежелания искоренить крамолу в степи. Да и кто знает, Гориопиф мог без него нагнать Андирака и привезти его голову Диофанту. Это было бы непоправимым ударом для доброго имени Дуланака.

Пока князья-соправители мотались по степям в бесплодных поисках мятежного войска, в Херсонесе шла лихорадочная подготовка похода против рабского государства Савмака.

Переворот в Пантикапее и успех рабского восстания в других городах и местностях Боспорского царства явились той неожиданной грозой, оглушительные удары которой эхом прокатились по всем припонтийским государствам и заставили насторожиться властителей заморских рабовладельческих держав, в том числе и Митридата Шестого.

Не было ничего более страшного для хозяев и владык того времени, как восстание угнетенных, «говорящих орудий» – рабов!

Истории известен целый ряд восстаний, что предшествовали боспорскому. Таково древнее восстание египетской бедноты – хевера – за полторы тысячи лет до описываемых событий, когда Египет, по словам древнего папируса, «перевернулся, подобно гончарному кругу», и те, кто был впереди, оказались сзади, верхние – внизу.

Восстания Евна-Антиоха и Сальвия в Сицилии, неоднократные бунты в Аттике, кровопролитные возмущения илотов в Спарте, именуемые Мессенскими войнами, резня на Хиосе, замечательное движение рабов под руководством Аристоника, что хотел создать Государство Солнца!.. Всех не перечислишь!

И взрыв, от которого разлетелось вдребезги царство Спартокидов, явился лишь одним из таких народных возмущений, все чаще потрясавших основы рабовладельчества во всем древнем мире.

Известно, что после восстания Савмака последовали революции рабов в Капуе, на Делосе – извечном невольничьем рынке, в Аттике и других местах. Взрывы возмущения угнетенных не только участились, но становились все более грозными, пока не достигли наибольшей силы в Риме. Тысячи рабов, руководимые талантливым вожаком Спартаком, заставили дрогнуть своды величественного здания Римской державы.

Революции рабов имели одну особенность: если происходила одна, то она вызывала ряд других. Писатель Орозий назвал первое сицилийское восстание «вспыхнувшим трутом, от которого посыпались искры и вспыхнули пожары в различных местах».

Поэтому рабские бунты подавлялись с предельной жестокостью и всеми силами, какие были в распоряжения рабовладельцев.

Диофант, чудом спасшийся из восставшего Пантикапея, сразу утратил душевное равновесие и уверенность в собственных силах. Спокойный и непоколебимый на поле сражения, он терял самообладание перед той страшной и загадочной стихией, которая, подобно землетрясению, рушила все, что считалось нерушимым. Он уже сталкивался с рабами-мятежниками. Но для него оставалась непонятной та нечеловеческая сила и энергия, что проявлялись в рабских возмущениях. Казалось, забитые и презренные рабы перерождались, получая откуда-то свыше сверхъестественную мощь и страсть, из робких становились отважными, из слабых – сильными, из темных и невежественных – полными внутреннего огня и творчества. Сверкающий ум, благородство, отвага и самопожертвование, все, что считалось высшим даром богов, проявлялось в поступках восставших рабов наряду с безжалостной жестокостью и демонической мстительностью, порождая в сердцах рабовладельцев изумление и суеверный ужас.

Никакие бедствия, ураганы, наводнения, неурожаи, пожары и повальные болезни не могут сравниться с бунтом рабов. И лучше уничтожить тысячу ни в чем не повинных людей, нежели допустить возмущение десятка отчаявшихся невольников! Так думали хозяева. Это хорошо было известно Диофанту и Бритагору, которые не могли прийти в себя после пантикапейской встряски. Победы над скифскими ратями сразу померкли, выцвели перед новыми событиями, стали как бы малозначащими. Раскаты боспорского грома не давали спать, спокойно есть не только Диофанту и херсонесским демиургам. Митридат явно проявлял нервозность и слал своих гонцов к Диофанту с требованиями задушить рабское восстание любой ценой. Образование царства рабов грозило полным крахом честолюбивых замыслов понтийского царя в Северном Причерноморье.

Все хорошо знали, как сражаются те, кто борется за свободу!

Диофант мало спал, ел поспешно, не замечая ни вкуса, ни качества пищи. Иногда рассеянно совал в рот баранью кость и пытался разгрызть ее. Заметив ошибку, с ругательствами бросал на пол блюдо и вскакивал из-за стола совсем голодный. Вино, выпитое на пустой желудок, хмелило, распаляло душу и увеличивало гневливость полководца.

Бритагор, еще бледный после ранения и странно присмиревший, с тревогой следил за поступками Диофанта, стараясь не раздражать его.

Полководец вызвал архонтов города и потребовал от них пополнения в войско. Уже возвращался флот, успевший проплыть половину пути к древнему городу Ольвии. Поскакали гонцы в сарматские степи с обещаниями дружбы царя Митридата. Установлена связь с Карзоазом в Фанагории, а через него с аланами. Диофант требовал от Карзоаза создания мощной рати из всех племен азиатской части Боспора – дандариев, синдов, меотов, фатеев, – предполагая перебросить эти полчища через пролив и направить против мятежного Пантикапея.

– У нас в Неаполе более четырехсот лучших гоплитов и около сотни херсонесских ополченцев! – бросил он Бритагору в сердцах. – Какого демона они нагуливают там жир, когда перед нами такой поход! Сейчас же направь гонца с приказанием Мазею немедленно возвратиться в Херсонес. Эти воины не будут лишними для нас.

– Но, стратег, – почти испугался советник, дергая бровями и глубже обычного втягивая свои мягкие, бескровные губы, – ведь в степях неспокойно. Рати Мирака и Андирака растут.

– Знаю!.. Если бы на месте бездарных князей в Неаполе находился один толковый воевода, он давно привез бы нам головы этих степных разбойников.

– Но Дуланак и Гориопиф поклялись сделать это.

– Клялись, это верно. Но голов бунтарей я что-то не вижу.

Хвастливое сообщение из Неаполя о том, что часть мятежников уничтожена, а князья-правители преследуют бегущих, подняло дух Диофанта.

– Так-то лучше! Теперь я со спокойной душой отзову своих гоплитов из Неаполя. Князья сами укротят народ, иначе горе им!

На том и порешили, хотя Бритагор продолжал свою игру сомнений и пробовал возражать полководцу: