– Это надо прекратить! – горячо ответил Савмак. – Эй, друзья! Сейчас же собирайте отряды самых преданных нам и честных рабов! Пожары – потушить, грабежи – прекратить, защитить очаги жителей, а мародеров и насильников – разоружить! Кто будет сопротивляться – тех будем судить, а если надо, то и казнить!

Изумленно посмотрел Атамаз на новоизбранного царя. То, что он говорил, казалось Атамазу чем-то неслыханным. Идея мести и штурма была близка каждому повстанцу. Сам Атамаз, увлеченный войной, больше думал о разрушениях, чем о наведении какого-то порядка. Не удержался, спросил:

– За что же казнить? Ты сам говорил, что жажда отмщения хозяевам, что кипит в душе раба, священна! И вдруг говоришь теперь о каких-то казнях!

– Да, я говорю это! – резко повернулся к нему Савмак. – Когда бойцов ведут в бой, им говорят – убивайте! Если же мы людей поведем на жатву, мы будем говорить иное. В поле нужно с любовью собирать каждый колосок, ибо в нем – жизнь наша… И если теперь, захватив власть, мы разрушим город, спалим хлебные склады, убьем жителей, то превратимся в разбойников, добывающих себе хлеб только насилием. Разве ты этого хочешь?.. Теперь все, что есть в Пантикапее, наше! Ты понимаешь, Атамаз, наше! Мы не можем позволить кучке пьяниц и убийц сжечь дома, в которых мы сами хотим жить, надругаться над старостью отцов, насиловать женщин, оскорблять святыни и этим поднять против нас все свободное население Боспора!

– Верные слова говоришь ты, Савмак! – словно в раздумье вздохнул Атамаз. – Прав ты! Не зря мы выбрали тебя царем! Но зачем же казнить-то? Людям надо растолковать, и они перестанут грабить и поджигать. Пойти и сказать…

– Куда пойти? Я вижу пожары в разных концах города!.. Кому растолковать?.. Тысячам опьяневших людей? Послушают ли они тебя сейчас? С ними можно говорить лишь потом, когда они проспятся. Пока мы будем ждать этого или бегать с уговорами по городу, Пантикапей сгорит дотла! И мы отпразднуем нашу победу на пожарище!.. Нет, Атамаз, надо этот пьяный разбой пресечь немедля, и не только словами, но и силой, где потребуется! У нас нет времени на долгие разговоры!.. Действуйте, говорю вам!

Лицо Савмака перекосилось от внутреннего напряжения. Он страдал больше, чем на пытке, при виде того, как две стихии – огонь и разнузданные страсти – заливают город. Выходит, что рабы лишь для того захватили этот прекрасный город, чтобы превратить его в руины, упиться кровью мирных жителей, опьяниться вином до скотского состояния и в пьяном виде быть перебитыми теми же возмущенными горожанами! Нужно с первых же шагов показать себя способными жить без кровавой узды хозяев, привлечь к себе свободных граждан, возродить общины крестьян, а потом войти в братские отношения со Скифией, о которые разбились бы все попытки возврата к прошлому! В Пантикапее есть святилища богов, разрушение которых никогда но простят ему!

Глаза Савмака угрожающе загорелись, пена показалась в углах рта, как у помешанного. Он разорвал на груди свою дерюгу и крикнул:

– Прекратите это или убейте меня! Я не могу видеть гибели Пантикапея!

Он упал на колени, страшный, обезумевший и непреклонный.

Словно очарованные смотрели на него соратники, и буря, что бушевала в нем, захватила и их. Стало ясным и неопровержимо правильным то, что говорил и чего требовал от них этот человек. Нельзя есть мяса лошади, на которой едешь! Нельзя разбивать сосуд, из которого принимаешь пищу! Нельзя среди зимы снять с плеч единственную шубу и так, по прихоти, бросить ее в пылающий костер!

Были созданы особые отряды воинов, которым поручили навести порядок в городе, помочь жителям справиться с пожарами, собрать пьяных, а попутно уничтожить последние гнезда врагов, если они будут обнаружены.

Лайонак оказался во главе одного из таких отрядов. Он действовал в той части города, где находился Пифодор с пиратами. Один из его патрулей налетел на пьяную компанию пиратов и был ими отброшен, как уже говорилось выше.

Собрав вокруг себя человек около пятидесяти, Лайонак решительно устремился к месту беспорядков и настиг мародеров у спуска к пристани. Пираты построились для боя и довольно хладнокровно отразили нападение. При этом несколько человек с той и другой стороны легли костьми.

Лайонаку пришлось схватиться с оборванцем страшного вида, который изумительно владел мечом. Бродяга, как видно бывший раб, дрался с дьявольской ловкостью и силой. Он вышиб у боспорца меч и убил бы его, но серые блики утренней зари упали на лицо Лайонака. Подбежавший Пифодор сразу узнал его.

– Лайонак! – ахнул грек. – Стой, князь, своего убьешь! Это же Лайонак!

– Пифодор! – изумился в свою очередь Лайонак. – Как ты здесь оказался?

– По уговору, брат Лайонак, по уговору! – захохотал грек. – Разве мы не решили освободить князя Фарзоя? Ты – с суши, а я – с моря!.. А вот и он, князь Фарзой! Выходит, я успел больше тебя!.. Здорово он тебя отделал, меч вышиб! Вставай и благодари богов, что он не отправил тебя к предкам!

– И Фарзой здесь? – спросил Лайонак, поднимаясь. – Где же он?

Оборванец откинул рукой свисающие волосы. Стали видны прямой нос, светлые глаза, лоб. Лайонак всмотрелся в облик своего случайного противника и покачал головой:

– Не знаю я тебя, воин!

– Ты не узнал доблестного князя? – продолжал болтать Пифодор, звеня серьгой в ухе. – Не удивительно, ведь он в утреннем наряде и еще не приглашал своего цирюльника!

Хохот огласил улицу. Видя, что главари мирно беседуют, противники перестали махать мечами. Все сбились в круг. Пираты заметили, что из глубины улицы с той и другой стороны бегут многочисленные люди.

– Мы окружены! – вскричали соратники Пифодора. – Эй, наварх, измена!

– Становись в квадратную черепаху! – спохватился грек. – Слушай, Лайонак, ночью трудно разобраться, где свои, где враги!.. Мы дрались с царевыми воинами. А ты чей?

– Тоже царев.

– Ты стал дружинником Спартокидов? Поздравляю! Тогда ты сделаешь доброе дело для меня и для Фарзоя, если поможешь нам спуститься к берегу и сесть на корабль!

– Может, я и сделал бы это – но что скажет царь Савмак?

– Царь Савмак?

– Да, наш рабский царь Савмак! Мы избрали его! Он не жалует мародеров! Да вам и не удалось бы бежать на корабле, все корабли в гавани захвачены повстанцами. А вон, видите, идет высокий воин, это и есть Савмак!

Фарзой и Пифодор увидели человека в рабской одежде, во многом похожего на Фарзоя, такого же взлохмаченного, но гордого и решительного, как и подобает вождю.

– Дело плохо, друг! – уныло опустил голову грек. – Теперь нам деваться некуда. Остается сдаться на милость рабского царя. Только чем он пожалует нас? Сердце подсказывает плохое.

Толпа насильников и поджигателей в другом конце города оказала сопротивление отряду Атамаза, но после кровопролитной драки была доставлена в акрополь, «пред царские очи», для суда и расправы. Тысячная громада рабов затопила площадь. Одни одобряли требования нового царя прекратить разрушение и разграбление города, другие возмущались, угрожали и даже выкрикивали оскорбления в лицо царю, стоявшему на возвышении.

– Не надо нам никакого царя! – кричали распаленные ночными сражениями повстанцы. – Кто его выбирал – мы не знаем! Всех хозяев и эллинов надо вырезать, а Пантикапей – сжечь!

Кинулись было освобождать связанных товарищей, но их встретили мечи и копья Атамазова отряда и всех, кто решил до конца держаться на стороне нового царя.

– Внимание и повиновение царю рабов и свободных! – кричали они.

– Хватит с нас повиновения, мы кровью добыли свободу и никому ее не отдадим! Даже новому царю! Никакого нового царя знать не хотим!

Савмак поднял руку. Площадь чуть стихла, но продолжала бушевать. Верные царю рабы усмиряли крикунов ударами кулаков. Мародеров окружили двойным кольцом охраны, толпу оттиснули в сторону, направив вперед острия копий.