Понтиец принял клятву Дуланака и приказал вернуть ему меч.

– Не гибель Скифии была моей целью, – обратился он к скифским князьям, – а всего лишь усмирение строптивого царя Палака. Палак поклялся два года назад в верности божественному владыке Митридату и нарушил клятву. Боги покарали его за это. Но сколоты здесь ни при чем. И князья сколотские тоже. Ибо Митридат – отец всех народов, в том числе и скифов. Зачем же идти против отца и благодетеля?.. Служи, Дуланак, честно и преданно понтийскому царю, и счастье не оставит тебя никогда!

Дуланак преклонил колена. Гориопиф был крайне разочарован таким поворотом дела. Однако Диофант и его не обидел. Он поставил обоих князей во главе Скифии на началах равенства, как двух архонтов. Своим представителем и начальником гарнизона понтийских войск оставил в Неаполе старого, в прошлом способного вояку Мазея. Советник Бритагор в тайной беседе с Диофантом заметил:

– Боюсь, что, стоит нам уехать из Неаполя, Дуланак и Гориопиф перервут друг другу глотки!

– Не перервут, – усмехнулся стратег. – Мазей получит от меня указания. Если князья будут жить не очень дружно – это хорошо. И что народ им не верит – тоже неплохо. Легче управлять народом, в котором разброд и взаимное недоверие. Хуже, если скифы объединятся вновь под началом такого, как Палак, и начнут опять войну.

Бритагор пожевал мягкими губами, потом спросил в раздумье:

– А не думаешь ты, стратег, еще раз поговорить с Фарзоем? Ему уже надоело махать веслом и работать в кузнице. Он теперь будет сговорчивей. Князь мог бы привлечь на нашу сторону тех, кто бежал в степи.

– Нет, – нахмурился Диофант, – Фарзой едва ли будет покорным слугой Митридата. Слишком горд. К тому же и не столь ценен, ибо не имеет талантов полководца.

– Но его уважают в народе.

– Тем хуже. Он опасен для нас. Быть ему рабом до смерти!

– Однако кое-кто им интересуется, его разыскивают.

– Слыхал я, что разбойный вожак крестьян Танай похвалялся, что разыщет Фарзоя. Но опоздал он. Рать его рваная наголову разбита, а сам он скрывается где-то в степях. Я велел разыскать его и казнить на площади Неаполя.

– Нет, не Танай. Теперь Танаю не до розысков Фарзоя.

– Кто же еще?

– Молодая вдова агарского князя Борака, убитого при осаде Херсонеса. Зовут ее Табана. Она здесь и просит допустить ее к тебе.

– Что ж, зови!

Табана предстала перед Диофантом под мрачными сводами неапольского дворца, где недавно раздавались пиршественные крики и похвальба скифских князей, а сейчас расположился с военачальниками удачливый полководец Митридата. Княгиня поразила понтийца своими темными, глубокими глазами, в которых он угадал внутреннюю силу и собранность. Ее женственность и внешняя привлекательность удивительно сочетались со скромной и вместе уверенной манерой держать себя.

Поклонившись стратегу, Табана присела на складной стул и устремила спокойный и внимательный взгляд в его лицо. Она заметила белые нити в его вьющейся блестяще-черной бороде, следы усталости в выпуклых глазах с набухлыми, покрасневшими от бессонных ночей веками. И хотя привычные складки его лба и изгиб мясистых губ отражали властность и неукротимую волю, заметила про себя, что победы над скифами достались прославленному полководцу далеко не даром.

Он приподнял косматые брови и чуть опустил веки, отчего стал походить на старого священнослужителя.

– Боги сопутствуют твоим походам, – начала Табана, – ты великий полководец, быть побежденным тобою – не позор для воина. И я пришла к тебе без неприязни в душе, хотя мой муж Борак погиб от руки херсонесцев, которых ты защищаешь…

Диофант не удержался от жеста изумления после такого смелого и решительного приступа, могущего сделать честь сильному мужу и тем более удивительного в устах слабой женщины.

– Агары ушли в свои земли и больше не воюют с тобою. Я же, княгиня агарского племени, живу сейчас в Неаполе, дабы отдать должное могиле мужа моего. И хочу просить твоей защиты и покровительства.

– Да?.. – словно в раздумье протянул Диофант, кладя на стол волосатые руки. – Если ты вдова Борака, князя агаров, врагов моих, то я могу полонить тебя, как законную добычу, и продать в рабство. И ты сама пришла заявить об этом? Думала ли ты о законах войны?

– Я уже сказала, что агары не враги тебе, хотя и помогали Палаку в войне. Ты можешь сделать со мною все, что хочешь, ибо сила и власть в твоих руках… Но агары и роксоланы будут оскорблены тем, что ты полонил меня у могилы мужа, и станут твоими врагами навсегда! Да и дух Борака не успокоится – будет мстить тебе!

– Чего ты хочешь от меня?

– Я хочу, чтобы ты позволил мне поехать на могилу мужа под Херсонес и принести жертву. Для этого мне нужна твоя охранная грамота.

– Хорошо, ты получишь ее. И это все?

– Нет, не все. Я ищу друга мужа моего, князя Фарзоя. Агары зовут его к себе княжить. И будут братьями твоими, если ты отпустишь плененного тобою князя.

– Не помню такого князя, – многозначительно произнес Диофант, прищуривая свои ассирийские глаза, – в числе пленников его не было!

– Это твое последнее слово?

– Да.

Женщина встала и, поклонившись, ушла. Вошел Бритагор.

Диофант смеялся. Заметил сквозь смех, что иметь такую рабыню, как Табана, не отказался бы никто из понтийских властителей.

– Ты поступил мудро, стратег, что не обидел эту женщину. Она пользуется уважением среди всех племен. Ее и скифы знают. Если ты обласкаешь ее, поможешь съездить на могилу мужа и оградишь ее от опасностей в пути, то найдешь доступ к сердцам варваров. А это важно, так как политика Митридата имеет два острия – поражающее строптивых и защищающее покорных!..

– Потому-то я и не повелел схватить ее, как пленницу.

– Хорошо сделал, эта женщина пригодится нам.

Ночью с херсонесских сторожевых башен дозорные увидели на берегу моря огонь, который быстро разгорался и превратился в столб пламени. Отблески его упали на ночные воды залива и на степь, недавно освободившуюся от зимнего покрова.

На башню взошли Орик и Никерат, два стратега херсонесские, и гиппарх Бабон с воинами.

– Это большой костер, – заметил Бабон, – а разведен он у могилы скифского князя Борака.

– Но там движутся какие-то тени, – робко вставил один из стражей, – они скачут выше огня! Уж не проклятые ли души варваров вышли из-под земли и устроили это игрище на горе живущим?

– Какие там души! – заметил Орик, стараясь не показать, что ему тоже стало не по себе.

– Разрешите, стратеги, я сейчас со своими эфебами на галопе слетаю туда! – решительно предложил Бабон, отворачиваясь от суеверного воина. – И будь это сами демоны – приволоку их к воротам города на аркане.

– Зачем к воротам города! – быстро возразил не чуждый грубому суеверию Орик. – Не следует всякую нечисть тащить к стенам священного города! Если это духи – они сами исчезнут под землей или нырнут в волны моря. Если люди – тогда другое дело.

– Тогда, – лениво пробасил невыспавшийся Никерат, прикрывая рот широкой ладонью, – гони их сюда! Тут разберемся.

Бабон знал, кого следует взять с собою в разведку. Он выехал из ворот города в сопровождении десяти всадников. Среди них были Гекатей – уже зрелый муж, испытанный в боях, Ираних – друг Гекатея и лучшие из молодых херсонесцев. Они выехали на каменную тропу и пустили лошадей в галоп, держа направление на костер, все ярче разгоравшийся на берегу моря.

Всадники спустились в низину, где еще лежал поздний снег, и через полчаса вынырнули словно из-под земли в непосредственной близости от странного ночного огня. Теперь они могли убедиться, что большой костер пылает на вершине кургана, именуемого «могилой скифа». Ряд меньших костров виднелся вокруг кургана. Люди в скифской одежде, схватившись руками, образовали несколько хороводов и в исступлении кружились вокруг костров. При неверном кровавом свете виднелись туши забитых жертвенных лошадей, бурлили объемистые котлы, испуская соблазнительный аромат мясного варева.