Алцим вздрогнул от неожиданности. Ему стало неловко, что он забыл все правила гостеприимства и ведет беседу, вместо того чтобы предложить гостье пищу и ложе для отдыха.

– Эй, вы! – он ударил в ладоши и повернулся к двери.

Из-за колонны выглянула испуганная и заспанная физиономия Евтаксии. Во дворе еще слышались голоса, но и они становились все невнятнее. Отсветы пожара потухли. В окна смотрели звезды и веяло зябким холодком.

– Не утруждайтесь, любезный хозяин. Ваши слуги утомились и уже спят. А пока вы их будите и отдаете приказания – я умру с голоду!

С этими словами девушка запустила руку в холодную подливку и вытащила кусок баранины.

– Эй, Евтаксия, лови, ешь!

Она кинула первый кусок служанке, а сама вытащила второй и с удовольствием и жадностью молодой волчицы вонзила в него свои белоснежные зубы. Алцим поспешил налить кубок вина, но гостья, жуя и роясь пальцами в остатках кушаний, отрицательно покачала головой.

Она совсем не пила вина. Но с удовольствием осушила глиняную кружку чистой воды, после чего обтерла губы и сказала:

– Слава богам! Спасибо и тебе, брат мой. А теперь – спать! Завтра я должна быть в Пантикапее и видеть царя Перисада.

Алцим проводил гостью в свою собственную опочивальню и, пожелав ей спокойной ночи, вышел во двор. Полный самых ярких и необыкновенных впечатлений, взволнованный приездом странной путешественницы не меньше, чем ночными тревогами, он не хотел спать, но, вдыхая утреннюю прохладу, стремился осмыслить неожиданные события.

Саклей прибыл перед рассветом. Слуги еле успели распахнуть ворота, как всадники влетели во двор на всем скаку. Соскочив с коня, старик окинул двор проницательным взглядом и сразу понял, что произошло.

Увидев на голове сына повязку в пятнах крови, отец принял молодого человека в объятия и, дрожа от волнения, спросил его:

– Сын мой, ты ранен?

– Не беспокойся, отец, – ответил Алцим, – я получил небольшую ссадину и уже забыл о ней. А вот если ты будешь устраивать такие ночные скачки на конях, то заставишь меня беспокоиться всерьез.

– Ты возвращаешь меня к жизни! Твое здоровье и твоя забота обо мне – это мои хлеб и вино! Ими я живу! Поймали беглецов?

– Нет, они удрали.

– Как? Целая орава вооруженных бездельников вместе с Анхиалом на прекрасных конях не могли задержать двух рабов? Ай-ай! Как это нелепо! Все будут смеяться над нами! Если мы так будем поступать и дальше, то не пройдет и года, как все рабы разбегутся. Они сожгут наши дома и растащат наше имущество!

Алцим рассказал, что пожар и побег произошли вскоре после отъезда друзей, с которыми Алцим пировал по случаю удачной охоты. Дойдя до приезда двух женщин, он несколько смутился, что сразу подметил отец.

– Так дочь Пасиона здесь? – с живостью спросил старик.

– Да. Это удивительнейшее из всех существ женского пола! Амазонка! Амазонская царица! При виде ее мне сразу пришли в голову сказания об амазонке Орифии, что воевала с греками, о Пенфесилее, участнице троянской войны, а особенно о Фалестрии, пожелавшей иметь потомство от Александра Македонского. Если Фалестрия была такова, как сегодняшняя гостья, то Александру можно позавидовать.

Отец внимательно поглядел на сына, и усмешка сделала его лицо еще более хитрым.

– В том, что дочь Пасиона оказалась в нашем доме, я вижу милость богов. Не удивляйся, ты не поймешь этого. А то, что ты ею околдован, несомненно. Ей не пришлось бы «тянуть вертошейку», чтобы присушить тебя. Но предупреждаю – берегись женских чар! А этих особенно! Ибо любовь – это рабство, в котором рабом является мужчина, а строгим и капризным господином – женщина. Я пришлю тебе красивую рабыню, она тебя развлечет. Что же касается сарматской красавицы, то разреши мне побеседовать с нею, когда она проснется.

Враждуя с Карзоазом, Саклей чутьем угадывал в приезде Гликерии какую-то тайну, могущую оказаться очень кстати. Тем более что о приезде девушки никто ничего не знал.

Спустя час он долго беседовал с гостьей, держался ласково и предупредительно. То, что он узнал, оказалось столь важным, что Саклей после разговора с девушкой сразу принес благодарственную жертву богам и эриниям, способствующим мести. После чего в хорошем настроении обошел двор, осмотрел пожарище и, к удивлению дворни, не наказал никого. Велел седлать лошадей, сказав Алциму:

– Я возвращаюсь в Пантикапей. Поручаю тебе твою амазонку, но при одном условии: никто не должен знать до поры до времени, что она здесь.

– Но она рвется скорее быть в Пантикапее!

– Нет, она уже не рвется, ибо убеждена мною в необходимости подождать. Я обещал ей посодействовать в решении ее дела, о сути которого она, видимо, тебе расскажет, но никто другой не должен знать. Позже ты поймешь, как все это важно.

Вызвав Анхиала, старик накоротке расспросил его о хозяйстве, о содержании рабов, расходе продуктов и, наконец, о подробностях побега Бунака и конюха. Потом, помолчав, поднял на слугу свои пронзительные глазки и сказал ему всего несколько заключительных слов, но таким тоном, от которого по спине надсмотрщика рабов пробежали холодные мурашки:

– Вся вина за побег Бунака и Хорея – на тебе. За каждого раба, что убежал, ты вернешь мне другого раба, не худшего! И узнаешь, кто помогал беглецам в их богопротивном деле. Я приеду и спрошу. Не выполнишь – пеняй на себя.

Саклей отбыл в Пантикапей, оставив прекрасную гостью в имении. Алцим встретился с нею за трапезой. Она выглядела еще лучше, чем вчера, и ела с аппетитом. В разговоре заметила, что ей снилось, будто кто-то кричал и бегал по коридорам, а слуги его ловили.

Алцим ничего не сказал, но заметил про себя, что у матери начинается очередной приступ буйства. Гостья, встав из-за стола, заявила:

– Добрый отец твой обещал мне помочь, но он просил меня погостить здесь несколько дней. Я согласилась при условии, что буду иметь возможность ежедневно ездить в поле верхом и охотиться.

Алцим рассмеялся.

– Ты, Гликерия, прекрасна, как Психея, и мужественна, как Артемида. Сейчас будут седлать коней. Разреши мне быть твоим спутником.

– Я надеялась на это. Ты будешь моим телохранителем и проводником.

Они выехали вдвоем из ворот мрачного укрепления, каким выглядело загородное Саклеево имение, и легким галопом поскакали в западном направлении, где на большом пространстве расстилалась нетронутая степь с глубокими балками, перелесками, разделенными ковыльной равниной.

Дрофы выбегали из высоких трав, тяжело подскакивая, расправляли широкие крылья и поднимались на воздух. Стайка колосов – степных козлов – промчалась и исчезла в дымке. Это были те самые животные, что поразили глаз приезжих эллинских моряков еще несколько веков назад.

– У греков Эллады, – заметил Алцим, – есть описания Скифии, и в них упоминают наших колосов. Их считают помесью оленя и барана, а также указывают, что колосы имеют в голове особое вместилище для воды. Никогда не видел ничего такого, хотя убивал этих животных много раз. И не видел, чтобы колосы пили воду ноздрями.

– А в степях Сарматии мы с отцом охотились за дикими конями и турами. Зайцев же я убивала плетью на скаку.

– Да? Ты настоящая наездница! Отец в восторге от тебя. Он обещает помочь тебе успешно обратиться к царю.

– Спасибо ему. Он хороший старик, только немного хитер на вид. Но вид обманчив. Всем известно, что камышовый кот имеет красивую мордочку, а на деле страшный хищник. А вот дикобраз, что живет в камышах около реки Ахардея, так страшен, я даже однажды испугалась его! Воины притащили его в лагерь. Но он безобиден, если его не трогаешь.

Девушка улыбнулась и потерла на правой руке малозаметный шрам. Алцим хохотал беззвучно. Гликерия не замечала действия своих слов и смелых сравнений. Она легко управляла конем, вертела головой, успевала говорить и смеяться, чем доставляла собеседнику подлинное удовольствие.