– Как же так? – помолчав, повторил Атамаз. – Непонятно, кто царем нашим будет, Митридат, что ли?

– Он.

– А Перисад?

– Останется как бы начальником области. Хотя будет по-прежнему царем считаться.

– Два царя! Чудно как-то. Разве бывает сразу два царя?

– Раньше не бывало, теперь будет!

– Может, ты и прав, – пожал плечами Атамаз, – только не все ли равно, сколько царей над нами? Рабу да нищему – все та же доля! Работай, есть не проси!

Савмак усмехнулся и поглядел на Атамаза с укором.

– Ты – словно ребенок. Смотришь в огонь и не знаешь, что он не только светит, но и жжет.

– Ты не сердись, Савмак, – смущенно рассмеялся Атамаз. – Ты лучше разбираешься в царских делах. Растолкуй все по порядку.

– А вот слушайте…

Царский страж подробно рассказал все, что видел и слышал прошлой ночью. Он подкреплял свои слова взмахами увесистого кулака и крепкими словечками, взятыми из обихода царских дружинников. Простая и выразительная речь его была полна страсти, которой он убеждал лучше, чем силой своих доказательств. Он изобразил царскую власть слабой и трусливой, жадной к наживе и враждебной народу, а союз с Митридатом – как военный сговор Перисада с Понтом против собственного народа. За ту кровь, которую понтийские солдаты прольют на Боспоре, Митридат получит власть, хлеб и покорных рабов, а Перисад и все богачи – спокойную и веселую жизнь.

– Или и теперь непонятно? – спросил Савмак, обводя глазами друзей.

– Теперь понятно, Савмак, понятно! – в один голос воскликнули они. – А все смешным кажется, что Перисад сам идет под власть Митридата!

Атамаз прищурился и взглянул лукаво на Лайонака:

– При новом-то царе повара и поварихи не будут тебе пироги да вино таскать. А мне уже не удастся ходить сюда, на могилу, чтобы выспаться и посидеть с вами. А?

Он рассмеялся, обняв обоих друзей.

– Пожалуй, так, – усмехнулся Лайонак, – тогда и Савмака, не иначе, заменят. Сколоту не позволят охранять царя. Слышишь, Савмак, на твое место поставят понтийца, а то и двух, а нам с тобою придется работать на них.

– К этому идет дело, – мрачно согласился Савмак, – да не очень дорожу я местом своим. Та же неволя, что и везде. Другое думаю я. Совсем тяжело деревне будет под двумя царями. И так сатавки эллинами обездолены, а понтийцы придут – еще хуже будет.

– Ну и пусть! – с неожиданной досадой сказал Атамаз. – Может, после понтийских-то батогов злее станут. Поймут все до одного, что хозяев бить надо! А то ропщут, вздыхают, а руку поднять боятся. Вот Бунак и Хорей – молодцы, не испугались, поджог сделали, кровь пролили и бежали! А кто поддержал их? Никто! Боязливы и слабы сатавки, хоть и бегут порой к Палаку. Городские рабы больше по душе мне, они злее, отчаяннее, с ними много можно сделать!

Савмак поднял голову и уставился на собеседника внимательным взором. Тот говорил не новое. Не раз судили об этом, но сейчас слова Атамаза получили иной, более глубокий смысл.

– Когда понтийцы придут, – ответил Савмак, – поздно будет руками махать. Одолеют они народ наш. Палак с ратями не мог выстоять против Диофанта, бежал в степи.

– Выходит, против понтийцев и силы нет?

– Есть! Сила есть!.. Боги вразумили меня, вот слушайте. Палак не разбит, он отошел в степи и копит там силы. Надо призвать его на Боспор, а когда рати его подойдут – всем народом бунт начать. Рабам – в городе, крестьянам – в деревне. Тогда не устоять ни царю Перисаду, ни Митридатовым войскам, если они ударить посмеют.

– Хорошо придумал! – захохотал Атамаз. – Вот это был бы праздник! Я нагулялся бы досыта!.. Да ведь царь Палак далеко, как дотянуться до него? А дотянешься – послушает ли он нас?.. А народ деревенский с рабами городскими не очень дружен. Косо смотрят друг на друга, передраться между собою могут… Вот и попробуй одним арканом сразу трех лошадей ловить!

– А мы их сразу ловить и не будем. Сами сбегутся. А что делать для этого? Мутить надо народ. Самое время сейчас народ мутить. Узнает черный люд, что цари хотят ему кольцо в нос вдернуть, – зашумит, обозлится. Кому захочется второй ошейник на шею надевать?.. А когда народ подымется – тогда и Палак нагрянет!..

Такие решительные слова взбудоражили заговорщиков. Их глаза засверкали, они придвинулись ближе один к другому и с жаром заговорили наперебой. Атамаз тут же решил разнести новость по всему городу, рассчитывая, что рабы первыми отзовутся на нее.

– А я в деревню передам это, – с готовностью предложил Лайонак, – я скоро поеду в имение на Железный холм и там встречусь с Пастухом. Он человек верный и смелый. Ему легко разнести весть по селениям, благо он всюду бывает со своими стадами.

– Добро! – тряхнул кудрями Савмак. – Сами сколотские боги и безыменный бог велят нам сделать так, ибо новое рабство грозит всем нам! Только смотрите, братья, если вас на таких рассказах поймают – не миновать всем нам железного колеса!

Все трое поежились при упоминании о страшной пытке, часто применяемой для наказания рабов и преступников, но решили не отступать от задуманного. До утра говорили, ели и пили, строили самые смелые планы. Лишь перед рассветом покинули свое уютное убежище, чтобы вернуться по своим местам до восхода солнца. Уходя, почувствовали, что приближаются новые времена, которые неизбежно затянут их в круговорот опасных дел и событий. Но не пугались этого, наоборот, повеселели, почуяли силы свои и смело устремились в туманную предутреннюю мглу, прислушиваясь к пению петухов и лаю собак, что доносился из пригородного поселка.

После отъезда Диофанта установилась хорошая золотая осень. Хлеб с особой спешкой вывозили из деревень и так же торопливо грузили на корабли, дабы успеть отправить его в Синопу до конца навигации.

Никогда еще в деревне не царило такое уныние, как сейчас. Даже волнения и ропот по поводу несправедливого распределения урожая как-то утихли.

Многие из тех, кто считался свободным и имел клочок когда-то общинной земли, сейчас принуждены были отдать весь собранный хлеб, а в придачу скот и усадьбу, чтобы расплатиться с долгами. Ибо царь повелел взыскать с должников все недоимки за прошлые годы. Система долгового рабства являлась одной из хитростей греков и вела прямо в рабский ошейник.

Крестьяне покидали деревни в надежде найти где-то кусок хлеба. Приток голодного люда в города шел стихийно, и остановить его было невозможно. Обычно это наблюдалось ранней весной, когда голод достигал своего высшего накала. Теперь же люди шли после сбора зерна, так как взыскание царских недоимок означало для сотен и тысяч семей голодную смерть еще до наступления зимы. Родители продавали в рабство детей, полагая, что рабами они проживут лучше, чем на свободе. Другие предлагали в рабы самих себя.

Драконовскими мерами правительство собрало небывалое количество хлеба. Зерном завалили все склады, свободные помещения, даже некоторые храмы на побережье. Стаи птиц клевали зерно на дорогах, так как в спешке его везли в дырявых мешках и «формах», как называли корзины емкостью в одну артабу, то есть больше пятидесяти литров.

Перисад, получая известия о ходе сбора урожая и об огромных запасах зерна на складах, с гордостью поднимал брови и говорил:

– Только при Перисаде Первом собирали столько зерна, сколько собрали мы! Нет, что ни говори, а времена процветания Боспора не миновали! Они возвращаются. Мы снова развернем торговлю и в обмен на хлеб получим золото, которым покроем все долги наши!

Это был жалкий самообман. Даже отправив все запасы хлеба за море, Боспору не удалось бы вернуть свою былую хозяйственную и военную мощь. Уже не было той Эллады, что покупала боспорский хлеб с выгодой для обеих сторон. Теперь выгоду от боспорского вывоза получал один Митридат, так как брал скифскую пшеницу почти даром, обещая взамен свою помощь против внешних и внутренних врагов Боспора.