– Ты, Алцим, – наказывал Саклей сыну, – будешь хозяином в имении на Железном холме. Учись приказывать людям и следить за рабами. В имения – половина богатств наших. А также следи за матерью, ибо нерадивые слуги не углядят за нею. Она может в припадке повредить себе.

Алцим без большой охоты направился выполнять отцовское поручение, ибо, как все физически слабые люди, мечтал отличиться в сражении, стать сильномогучим богатырем на удивление всему царству. Но отец был суров и тверд, спорить с ним было бесполезно.

Сам Саклей остался в своем городском доме, расположенном вблизи рыночной площади, недалеко от порта. Дом этот представлял собою почти крепостное укрепление, окруженное каменной стеной с воротами. Внутри двора располагались двухэтажные постройки, богато обставленные. Всем было известно, что в доме Саклея собраны редкие и дорогие вещи, трофейное оружие: этолийские мечи, беотийские шлемы, лаконские кинжалы, аттические мечи и панцири, фракийские дротики, скифские акинаки. Знатным гостям старик показывал дорогие скифские смарагды, лазурные камни, отливающие голубым, священные самоцветы с золотыми и кровавыми звездочками, художественные вазы из золота и электра, привезенные из Эллады, Рима, Египта, а также необыкновенно красивые безделушки из пахучего дерева тун.

Старик был религиозен и верил в приметы. Он наполнил свое городское жилище копиями священных изваяний Фидия и Агоракрита, стараясь для охраны своего богатства и благополучия привлечь весь сонм бессмертных стражей-богов.

У очагов, предназначенных для обогревания или варки пищи, стояли алтари охранительницы очагов Гестии и бога огня Гефеста. В кладовых на гвоздях висели деревянные истуканчики, изображения Зевса Ктесия, обеспечивающего изобилие. Перед входом в опочивальню хозяина у косяков двери стояли статуи Евтимии и Ареты как символы радости и добродетели.

И кто входил в городской дом почтенного боспорца – тот на каждом шагу встречался с изображениями богов и их алтарями. Ворота охраняли сразу трое – Зевс Оградный, Гермес Поворотный и Аполлон Уличный. При входе в дом посетители кланялись статуе Гекаты – покровительницы пути и оставляли посильные жертвы в небольшом углублении в стене, где любили ютиться неугомонные воробьи. Стены в коридорах и залах пестрели изображениями богов и героев и сценами из их жизни. Была даже особая молельня, где Саклей проводил часы перед сном, безмолвно советуясь со многими богами, исполненными резцами лучших ваятелей. Хозяин начинал каждый день жертвоприношениями богам и заканчивал его благодарственными молениями.

Может, этот пример благочестия, что подавал Саклей своим детям, а также атмосфера благовоний в доме и множество разнообразных идолов, внесли в душу Алцима те настроения мистицизма и сосредоточенности, которые определили его склонности. Позже Алцим увлекся учением о едином боге и даже посещал собрания фиаситов «безыменного бога».

Кто смотрел на тяжелые бронзовые кольца на дверях Саклеева дома, вдыхал, проходя мимо, запахи вкусных яств, что там готовились, тот сразу рисовал себе уравновешенную, сытую жизнь этого богача и вельможи.

Кто видел Саклея рядом с царем, одетого в дорогую ткань, уверенно и остро смотрящего вокруг, тому было очевидно, что человек этот не только богат, но и знатен и сам составляет частицу верховной власти Боспора.

Так оно и было. Саклей был богат, царь ему доверял, он шел в гору, все трепетали перед ним. Но мало кто мог заглянуть в душу этого человека, а если и заглянул бы, то не нашел бы в ней ни уверенности, ни покоя. Как никто другой, старый царедворец понимал, насколько неустойчив и шаток трон Перисада и как короток тот роковой тупик, в который зашло Боспорское царство.

Кроме внешних опасностей и внутренних врагов, падения урожайности посевов, резкого сокращения торговых оборотов и катастрофического оскудения казны, дела боспорские трещали от происков богатеющей Фанагории, где архонт города Карзоаз все больше превращался в тирана. О, как Саклей не желал брака царя с дочерью заносчивого Карзоаза! Он прекрасно понимал, что брак этот не улучшит отношений царя с городами, так оно и получилось. Зато Саклей приобрел еще одного врага в лице молодой царицы, дочери Карзоаза, которая следовала указаниям своего отца.

Старый и больной Аргот выжил из ума и творил всякие нелепицы, только чтобы помешать усилению рода Саклея. Он продолжал занимать высокую должность хилиарха, то есть тысячника, ему была подчинена большая часть вооруженных сил, хотя он и не мог использовать свою власть из-за болезни. Но и сейчас он начальствует над дворцовой охраной, ведает отрядами городской молодежи, эфебами, ему подчинены войска Пасиона по ту сторону пролива, сарматские наемные всадники. Аргот – враг и ненавистник Саклея.

И неутомимый в делах старик всегда был настороже, всюду подозревал заговоры против себя, старался успевать везде, зная, что стоит ему замешкаться или зазеваться – враги нанесут ему тайный удар в спину.

Перисад Пятый оказался ненамного лучше своего припадочного отца. Все признаки вырождения династии нашли в нем свое воплощение. Несмотря на язвительный ум и подозрительность, Перисад легко поддавался постороннему влиянию, и Саклею стоило больших усилий удерживать его в должном направлении. Досаду и неудачи царь топил в ночных попойках в узком кругу друзей. Жрица Синдида поставляла ему танцовщиц на такие ночные пиры.

Саклей не спускал глаз с царя. И никогда не ложился спать спокойно. Ночами вздыхал, ходил как тень по своим палатам, подолгу сидел в молельне, мучаясь неотвязными думами и заботами.

Отпустив фракийцев, Саклей ударил в маленький гонг, на звук которого вбежал его верный слуга раб Аорс.

– Что угодно господину? – склонился раб, выражая на бритом лице радость. – Как здоров господин?

– Плохо сплю, Аорс, – доверительно отозвался хозяин. – Что это ночью стучало во дворе? И как будто балки дома скрипели.

– Во дворе стучало? – Лицо раба быстро переменило выражение и теперь изображало напряженную мысль. – Ходил я по двору, слышал, как прошагала мимо ворот городская стража. А чтобы стучало – ни-ни…

– Как там дворовые?

– Все на местах. Работают. Никакого баловства!.. Верзила конюх хотел перемигнуться с поварихой, но я сразу же показал ему палку, а поварихе – гибкую лозу.

– Гм… дай поесть… А сам вооружись мечом, пойдешь со мною в рыбозасолочные сараи.

– Повинуюсь!

Через несколько минут проворный и бесшумный Аорс принес на подносе дымящиеся блюда, вино. Поставив все это на стол, поклонился и негромко доложил, кивнув головой в сторону дверей:

– Там этот… танаит пришел. Ждет твоих приказаний, господин.

– А, Форгабак! Зови его сюда и дай еще один фиал.

Бесшумно вошел человек, поддерживая рукой сарматский меч.

– Меч-то зачем? – сморщился недовольно Саклей. – Ты что, в эргастерий заходишь, что ли?

Форгабак торопливо отстегнул меч от пояса и отдал его Аорсу.

– Иди, Аорс, ты не нужен. А ты, служитель Гефеста, садись рядом. Ешь и пей.

Столик стоял около окна. Лучи солнца падали на коричнево-золотистые тушки дроздов, зажаренных на вертеле. В расписных тарелках имелись углубления для пряностей. Тонкие ручки хозяина не спеша протягивались к яствам и под прямыми лучами солнца казались прозрачными. Пальцы с накрашенными ногтями ломали кусочки птицы и, обмакнув их в пряную подливку, отправляли в рот. Подливка текла по жиденькой бороденке, что тряслась по-козлиному, когда Саклей жевал. Но чистоплотный хозяин брал белое полотенце и подхватывал жирные капли, обтирая рот. Проглотив, запивал еду вином из фиала. Заметив, что гость пристально вглядывается в перстни с камнями на его руках, хозяин заметил:

– Я вижу, ты понимаешь разницу между смарагдами скифскими и иными?

– О да, – отозвался гость хриплым басом, – скифские лучше египетских и халкедонских, даже индийских смарагдов. Они ярче отливают зеленым цветом. Но смотрел я на твой перстень с печатью, больно красив!