Говорили, что Саклей хочет женить на девушке своего сына Алцима, желая заграбастать все богатства Пасиона.

Однако Карзоаз не спешил с передачей наследства. Ни одного золотого статера еще не поступило в пантикапейскую казну из Фанагории. Девушка продолжала жить милостями благодетеля Саклея.

Карзоаз после временного поражения накапливал силы для отпора. Алкмена мечтала жестоко отомстить Гликерии и лихорадочно строила против нее козни. Лишь умелая защита Саклея, милостивое отношение царя и симпатии народа ограждали ее от тайных врагов. Она не знала, что идет слушок о ее якобы любовной связи с царем, о том, что Саклей сам толкнул ее в объятия Перисада или только собирается сделать ее любовницей царя. Откуда-то ползли низкие и грязные сплетни, в которые были вплетены Олтак, развратный Атамб и утонченный Алцим, даже бывший страж царя Савмак и сам Саклей.

Не зная этого, Гликерия плавала в облаке собственны грез, воображала с юной самоуверенностью, что своими успехами она обязана лишь милости богов, счастливому сочетанию обстоятельств, доброй воле окружающих людей, а также собственным качествам. Она верила в то, что все относятся к ней с искренним доброжелательством, что такие люди, как Саклей или Перисад, не могут быть злыми или коварными. Ей казалось, что во дворце Перисада царит особая нерушимая гармония, праздничная благость и олимпийская божественная добропорядочность.

Обстановка преклонения, созданная вокруг нее Алцимом, заботы Саклея, милость царя не могли не вызвать у простодушной дочери степного вояки некоторого головокружения. Она преисполнилась чувством горделивого сознания собственной исключительности, считала себя независимой и вполне свободной от многих условностей тогдашнего общества.

Гликерия разъезжала на подаренном ей Саклеем Альбаране, грива которого была выстрижена «городками», а спина покрыта богатой попоной, расшитой золотом. Она как бы щеголяла своими необычными поступками, галопируя на коне с распущенными волосами, участвуя в массовых скачках по осенней степи, а потом появлялась в храмах акрополя как щедрая и благочестивая молельщица. Когда она, одетая в белоснежные одежды, тихая и скромная, приносила к подножию божества свою лепту, то люди шептались, передавая друг другу слух о предстоящем посвящении девушки в жрицы Афродиты Урании.

Алцим и Олтак всюду сопровождали ее, оба пылали к ней страстью и одновременно выполняли наказы, полученные свыше. Олтак следил за каждым шагом девушки, как приказала ему Алкмена. Алцим охранял ее, что отвечало целям его хитроумного отца.

Дандарийский царевич ретиво домогался любви Гликерии, считая, что имеет на нее больше прав, поскольку знал ее с детства. Он ревновал ее к Алциму и готов был на любой поступок ради достижения своей цели. Человек он был блестящий, но низкий. И хотя старался быть обходительным с девушкой, она питала к нему откровенную неприязнь. Его лицо восточного бога, глаза с поволокой, чувственный рот казались ей то приторно сладкими, то исполненными тайного коварства.

Олтаку дорого стоило обуздывать себя, скрывать ненависть к Алциму, сдерживать порывы своих страстей. Роль веселого спутника красавицы на прогулках и выездах претила ему. Он с большей охотой схватил бы Гликерию за золотистые косы, перекинул через седло и увез в свой шатер, не спрашивая, любит она его или нет. Он готов был убить и ее и того, кто оказался бы счастливее его.

Приближалась зима. Солнце ушло в созвездие Козерога и совсем перестало греть. Холодный борей все чаще напоминал о теплых шубах и топливе для очагов, а у кого их не имелось, то о каком-нибудь убежище от морозов. Ночами выпадал сухой, колючий снежок.

Рабы-грузчики, дыша морозным паром, разгружали последний корабль, что прибыл из-за моря с разными товарами, в том числе с несколькими кусками пентелийского мрамора. Ухая и кряхтя, оборванные грузчики перетаскивали розовые глыбы на берег.

– А ну, разом! – командовал один раб. – Поднимем – и вперед!

– Тяжел камень, – вполголоса ворчал пожилой грузчик. – Наш царь отправил за море всю пшеницу, а обратно получил вот этот надгробный мрамор. Для чьей только могилы?

– Тише! Говори, да не заговаривайся!

Подошли хорошо одетые люди и, осмотрев куски мрамора, поставили на одном из них знак.

– Этот кусок – во дворец!

Купец проводил их поклонами и улыбками, заверив, что все будет исполнено. Зацокали копыта, подъехали еще любители розового камня. Гликерия, в шубейке, крытой голубым сукном, и шапочке, вышитой бисером, раскраснелась от верховой езды. Она указала нагайкой на кусок камня и сказала:

– Мне нравится этот. Из него выйдет хороший памятник на могилу моего отца.

– Ты слышишь, купец? – спросил Алцим, сдерживая коня.

Тот развел руками и сказал, что кусок этот уже имеет покупателя. Девушка задорно вскинула головой и взмахнула плетью.

– Кто это? Я плачу больше!

– Не могу, прекрасная госпожа, ибо покупатель – сам царь.

Всадники переглянулись. Алцим сказал, стараясь укротить горячего коня:

– Это меняет дело. Но, Гликерия, вон та глыба не хуже. А ну, почтенный, прикажи достать ее, плохо видно.

По зову купца появились угрюмые, оборванные рабы и принялись за дело. Они были одеты в рубища, несмотря на ледяной ветер. Через прорехи лохмотьев проглядывало голое тело. Могучий мужчина с кудрявой головой подхватил мускулистыми руками осколок розовой скалы и вывернул его из-под остальных.

– А теперь идите грузить хлеб! Надо успеть отплыть до конца навигации.

Купец озабоченно посмотрел на грязно-серые тучи.

– Этот подойдет! – заключил Алцим, взглянув на Гликерию.

Но она смотрела не на мрамор, а прямо в лицо кудрявому грузчику. Тот медленно обтирал пот со лба.

Глаза наездницы и раба встретились. Она узнала его – и была поражена. Перед нею стоял тот самый воин, которого она уже дважды встречала и дважды приняла не за того, кем он был на самом деле. Кто же он сейчас?.. Но его обнаженная крепкая шея не имеет позорного украшения в виде железного обруча с обозначением имени раба и фамилии хозяина.

Смущенная встречей, девушка отвела глаза от спокойного и пристального взора грузчика, успев скользнуть взглядом по его рукам. Они были черны от грязи, посинели от холода. Да и лицо его стало более темным, чем раньше, обтянулось обветренной кожей. В небритой бороде тают снежинки. Только глаза твердо и неотступно смотрят на нее, словно с каким-то вопросом. Она ощутила легкое раздражение.

Повернув коня, Гликерия отдала повод и поскакала прочь, обдав рабов комьями мерзлой земли. Странное чувство, не то возмущения, не то досады, испортило ей настроение. Что нужно этому человеку? Почему он смотрит без приниженности, как равный? Может, даже со скрытым упреком! За что?

Гликерия вспомнила о стычке между Олтаком и Савмаком и почувствовала, что косвенной, а может, и прямой виновницей этого скандала является она. Из-за нее вспылил Олтак. Ведь она первая так глупо заговорила с красивым стражем и вызвала его на разговор. А теперь он лишен всех преимуществ царского воина и стал портовым грузчиком, может, даже рабом. Это досадно. Но какое ей, в конце концов, дело до судьбы этого человека?..

В этот день Гликерия не раз ловила себя на том, что продолжает думать о парне с кудрявой головой и зеленоватыми умными глазами. Почему он так упорно лезет ей в голову? Уж не разжалобил ли он ее своей печальной судьбой? Это смешно. Хотя действительно можно пожалеть, что такой видный собою страж стал портовым работником, грязным, оборванным. И даже стоя перед нею там, около глыб розового камня, он имел вид человека гордого, знающего себе цену. Он не похож на раба. Только в опущенных углах его рта есть что-то простонародное, неизысканное, как у степного пастуха.

– Почему я так много слышу о твоей племяннице, но не вижу ее во дворце? – спросил как-то царь Саклея. – Все говорят о ней как об Артемиде Охотнице, молодые люди столицы не хотят смотреть на других девушек, кроме нее. Они окружают ее, выезжают на приволье, пируют. Как это весело! А вот я, царь, завален делами и заботами. Мой отдых скучен. Право, Саклей, мне начинает казаться, что быть царем не так уж интересно.