– Что случилось? – покраснела и нахмурилась Гликерия, оглядывая людей.

– О госпожа, – заявил управитель, – я так напугался – думал, уж не схватили ли тебя! Надо сейчас же спасаться!

– От кого спасаться?

– В деревне – грабители, смутьяны! Они только что появились там! Ранее прятались в виноградниках, высматривали…

Откуда-то донеслись голоса многих людей.

– Что ж, – хладнокровно решила Гликерия, – немедленно посылай одного или двух гонцов в город за помощью, а мы закроем ворота и будем обороняться!

Обстановка боевой тревоги лишь подхлестнула ее, прогнала лень и скуку, которые одолевали ее в этом чересчур тихом уголке.

Они поспешили к дворовой калитке, широко распахнутой. Вооруженные люди въезжали верхами во двор и спрыгивали с седел, опираясь на тяжелые копья.

– Не поджигать! – властно крикнул один басом. – Подождем Пастуха! Он скажет, что делать! А молодые парни пусть разыщут этого проклятого управителя и старшину селения! Мы их повесим за ребро на тот железный крюк, на который они любили вешать беглецов! Эй, вы, бегите в сад! Может, они там, видите, калитка открыта!

Черные фигуры с копьями в руках метнулись в сторону сада. Управитель замер на месте, не будучи в силах сделать ни шага. Слуги разбежались. Старшина юркнул в кусты. Евтаксия с присущей ей находчивостью схватила Гликерию за руку и потащила в сторону.

Едва они успели вбежать в пустую давильню, пугая сов, сидящих в полутьме на балках, как до их ушей донесся исступленный крик управителя. Его схватили.

– Сюда, сюда, госпожа! – шептала Евтаксия, задыхаясь от волнения.

Не уступая в ловкости мужчинам, они взобрались по зубчатому бревну на чердак и притаились там, почувствовав себя в относительной безопасности. Обе вздохнули облегченно.

– Теперь они нас не разыщут. Ой, госпожа, страшно попасть в руки разбойников! А особенно к Пастуху, их предводителю! Он, говорят, не щадит никого. А ведь был рабом и волопасом у Саклея.

– Тише… Ты слышишь крики?

– Слышу.

Во дворе раздавались голоса. Кто-то произнес имя Пастуха. Любопытство пересилило страх. Гликерия, чихая от пыли, стала пробираться через наваленный здесь хлам к узкой прорези под крышей, откуда можно было взглянуть во двор. На чердаке ночевали голуби, после которых осталось очень много следов. Но бывалую девицу это мало беспокоило. Упершись подбородком в балку, она стала рассматривать людей, суетившихся во дворе. Рядом с нею пристроилась Евтаксия, шепча молитвы.

Вооруженные повстанцы, частью одетые в потертые овчины, частью полуголые, окружили высокого человека с длинными жилистыми руками, торчащими, как две узловатые дубины, из-под вывороченной овчинной безрукавки. Его вытянутое, как бы лошадиное лицо с огромной отвисшей челюстью, грязные космы волос, еле собранные на затылке и удерживаемые веревкой, обвитой вокруг головы, придавали ему вид страшного великана. Такими Гликерия представляла себе сказочных андрофагов-людоедов, слушая сказки покойной матери. Может быть, такими были и те титаны, что, по греческим преданиям, восстали против Зевса, но были загнаны им в подземный мир.

Разбойники уже ворвались в дом и таскали оттуда ковры, мебель, дорогие вазы, посуду, одежду. Вот и наряды самой Гликерии, ее хитоны, гиматии и накидки. Все это сваливалось в одну кучу к ногам страшного предводителя.

Из подвалов тащили мед и вина в амфорах и пузатых пифосах, копченые окорока, бочонки с солониной, кувшины с дорогими рыбными маринадами, мешки с мукой и зерном, крупу в глиняных сосудах и многое другое, что любил держать под замком хозяйственный и запасливый Саклей. Скоро образовалась большая куча разного добра. Ее окружили люди с копьями, а также сотни тех крестьян с детьми и женами, с которыми Гликерия хотела поближе познакомиться час назад. Все с любопытством и жадностью смотрели на сказочные богатства, желая хоть что-нибудь урвать на свою долю. Но Пастух был не такой человек, который позволил бы взять хоть одну нитку без его ведома. Как древний вождь гомеровских лестригонов, стоял он над всеми богатствами, спокойный и строгий, не смотря ни на кого. Он даже не взглянул на связанного управителя, хотя тот дрожал всем телом и скулил тонким голоском, видимо не сознавая, что это бесполезно.

Наконец предводитель поднял руку. Все вокруг замерло в мертвом молчании.

– Слушай, слушай, госпожа, смотри, – зашептала Евтаксия, – сейчас они твои наряды делить будут! Ох, горе мне! Да неужели крестьянки наденут твои хитоны?

– Помолчи.

Пастух обвел всех пристальным взглядом и показал рукой на груду богатой рухляди.

– Сатавки! – начал он голосом гудящим и звучным, от которого страх проник в сердце дочери храброго Пасиона. – Вот перед вами все то, отчего мы стали несчастны! Дорогие одежды с каменьями и золотом! Один такой плащ стоит дороже, чем вся ваша деревня. Чтобы Саклею приобрести такой плащ у заморских купцов, надо отдать урожай ваших полей за несколько лет.

Все ахнули в изумлении. Никто не предполагал, что эти вещи так дороги.

– А эти вазы и посуда, из которой ели хозяева, – еще дороже. Нужно всех вас продать в рабство, дочерей ваших отдать на позор, сынов отправить в цепях за море и сделать вечными гребцами на кораблях – всего лишь за одну такую вазу!..

– Ох! – не удержалась толпа.

– Вот для всей этой роскоши и не жалеют царь и его богатые друзья наших спин, морят нас голодом, убивают нас! Только для того, чтобы есть на золоте и одеваться в заморский виссон и пурпур! Где ваши труды? Вот они, перед вами! Они, эти сокровища, – горе и несчастье наше. Ибо счастливы были предки наши, когда не знали ни хозяев-эллинов, ни их роскоши, когда ели молоко от стад своих, а одевались в шкуры овец! Спали у костров и сеяли лишь столько, сколько потребно было для самих себя!..

– Истинно! – подхватила толпа.

– А в амфорах – вина заморские, тоже дорогие. За каждую такую вот амфору вина нужно отдать заморским купцам столько же крови народной!..

– Ах! – не удержалась какая-то женщина. – Да что же они, пьют ее, кровь-то нашу?..

На нее зашикали. Пастух продолжал:

– А вот этот хлеб и все съестные припасы не привозные, они ваши, ибо созданы руками вашими или руками рабов несчастных. Эй, воины, вернуть народу то, что принадлежит ему! Разделить справедливо!

Воины уже не в первый раз выполняли волю своего вожака. Они расторопно начали раздавать муку, зерно и крупы, насыпая их в полы и подолы крестьянские. Солонину раздавали кусками, окорока рубили мечами, маринады выливали в подставленные горшки, а посуду из-под них бросали в общую кучу. Крестьяне тут же ели хлеб, жевали мясо, макали куски в невиданные подливки. Показывали пальцами на вина, но до них еще не дошло.

Когда закончилась раздача съестного, Пастух указал рукой на амфоры.

– Это, – сказал он, – то самое, что делает человека безумным. Начав пить, человек уже не может овладеть собою. Он готов за вино продать тело и душу. Господа же за вино продают нас. Дабы такого не было впредь – вылить проклятые напитки на землю, пусть земля пьет их!..

Все ахнули, когда начали разлетаться в куски дорогие сосуды и густые старые вина вишневыми потоками потекли по двору. Аромат виноградного сока донесся до прятавшихся девушек. Одна из них вздохнула, глотая слюну, но не посмела ничего сказать. Другая нахмурила тонкие брови и произнесла с презрением:

– Варвары!

Некоторые поселяне падали на колени и пили вино прямо с земли, глотая одновременно и мусор, что попал в него. Но Пастух продолжал неумолимо:

– А теперь соберите все эти дорогие тряпки и блестящие безделушки, которые не нужны простому человеку, подкиньте дров, соломы и запалите!

Когда костер был готов, оборванные пахари и их жены как зачарованные смотрели на дорогие вышивки, меховые накидки и узорчатые туфли, уже охваченные пламенем.

– О великие боги!.. Вот мне бы!.. Я же не имею во что одеться!.. О Пастух!..