– Отец логики Аристотель и учитель его Платон утверждали, что миром правят не развратные олимпийские боги, а Разум, названный мудрецами «первым двигателем» всего сущего!.. А Сократ учил, что бог – это внутренний голос, что удерживает нас от дурных поступков…

– Ну, а какому богу ты поклоняешься? – спрашивал его Перисад удивленно.

– Мой бог – великий Нус! Суть – разум. Разум – это сила, движущая материей. Он всюду – в делах человеческих, в рое пчел, в шуме горных потоков и в свете солнца… Великий Нус!..

Говоря это, Зенон многозначительно поднимал палец.

В словах его все отчетливее звучали нотки печали и уныния. Рассказывая о семи чудесах света, он под конец покачал головой и заключил меланхолически:

– Но и чудеса света не вечны, как не вечны боги, не вечны люди и их деяния. Сады Семирамиды – в развалинах. Храм Артемиды Эфесской – сожжен безумцем Геростратом. Землетрясения разрушили величайшую статую Колосса Родосского, и никто ее не восстанавливает. Фаросский маяк тоже был разрушен, ныне восстановлен, не знаю, надолго ли… Одно ясно – все в мире не вечно!..

Перисад, обычно безразличный к речам своего наставника, сейчас был возбужден беседой с Савмаком о всемогуществе Спартокидов, и ему захотелось возразить старому учителю.

– Вечна лишь слава Спартокидов и созданная ими держава! – неожиданно и резко поправил Зенона царевич, вставая во весь рост и оглядываясь надменно, как бы спрашивая взглядом: «А ну, кто не согласен со мною?»

Зенон замер на миг с раскрытым ртом, потом сообразил, что сказал неладное, и кубарем скатился с кресла. Упав ниц перед царевичем, он весь в слезах произнес:

– В великом потомке славного Спартока и божественного Перисада мудрость сохраняется, как вино в золотом сосуде! Сосуд полон, и больше не требуется пополнения извне!.. Твое обучение закончено. Ты – созрел. Что моя мудрость перед твоей? Всего лишь пересказ того, что изрекли древние мудрецы. Ты же мудр от рождения!..

Савмака поразила эта сцена. Она же явилась и последним его уроком, полученным вместе с царевичем.

Вечером на приеме у отца в присутствии Камасарии, лежавшей на ложе из-за резкого обострения болезни, наследник, желая поразить их своими познаниями, долго декламировал «Коринфские сказания» Эвмела. Получив одобрение, он пошел дальше и заявил напрямик, что как только станет царем, то перестроит царство по образцу, данному в произведениях Ямбула и Евгемера, после чего на Боспоре не будет ни голодных, ни бедных, все будут равны и счастливы.

Камасария переглянулась с царем и внимательно дослушала пылкое заявление внука, погладила его руку своей сухой ладонью и слабым голосом задала вопрос:

– Скажи, дорогой: боги всемогущи и мудры, им подчиняются все стихии, но равны ли они между собою?

– Нет, не равны… – Царевич задумался, вспоминая отрывки того, что слышал от Зенона. Потом возразил: – Но ведь боги, начиная с самого Зевса, всего лишь олицетворение сил природы и человеческих страстей. Зенон говорит, что бог един для всей земли и для всех народов, он управляет всей природой под видом Разума. Разум же, великий Нус, распределен в природе по частицам и в то же время связан со своим первоисточником. И пчелы имеют частицу божественного разума, хотя и меньшую, чем человек.

Царица опять переглянулась с ухмыляющимся царем. На ее щеках выступили пятна краски.

– Значит, твой Зенон научил тебя не признавать всесильных богов, искать разума у насекомых и сделать всех людей равными?

– Да, – подтвердил Перисад, краснея и начиная соображать, что сказал невпопад.

– Тогда скажи – как Платон разделял людей?

– На три группы. Низшую – плотскую, живущую лишь потребностями тела.

– Правильно. Еще!

– Среднюю – с зачатками души.

– И это верно. Дальше.

– И духовную. Это «пневматики», люди, способные познать высшую истину, они велики разумом, и никто не может равняться с ними, судить их. Они призваны управлять остальными людьми и всем миром.

– Хорошо!.. Как же ты думаешь сделать равными людей, столь различно одаренных? Мудрого эллина – и варвара, наполовину зверя? Благородного хозяина – и его подлого, грязного раба? Царя, потомка богов, – и нищего с гнилым дыханием?

Перисад потупил взор, понимая, что зашел далеко и заблудился. Пытаясь уменьшить свою вину, поспешил сказать:

– Это Савмак начал смеяться надо мною, сказал, что я не смог бы сделать людей равно счастливыми, как у Ямбула и Евгемера!

– Савмак? – подняла подбритые брови царица. – Раб смеялся над царским сыном? Откуда он знает, что написано Ямбулом и Евгемером?

– Он слыхал от Зенона! Он быстро изучил алфавит, даже научился сам читать книги!

Камасария сделала удивленное лицо. Царь усмехнулся.

– Великие олимпийцы! Воистину мы живем в век беззакония, – прошептала Камасария, – а обучение и воспитание наследника мы отдали на откуп пьянице Зенону и хитрому рабу!.. Иди, мой дорогой. Потом твой отец ответит тебе на все сказанное тобою. А пока – занимайся своим делом. Мы будем решать дела государства.

В тот же вечер Зенона вызвали в царские покои. Дядька направился туда с видом важным и уверенным. Знал, что дело воспитания юного Перисада идет хорошо и, кроме благодарности, ему сказать ничего не могут.

Но стражи у дверей удивленно переглянулись, когда из глубины царских палат послышались истошные вопли вперемежку с глухими ударами. Через полчаса Зенона вынесли два раба на его собственной хламиде, насквозь пропитанной кровью. Его положили на навозную кучу за конюшнями, пугая крыс и бродячих собак.

Потом наступила очередь Савмака. Его позвали в конюшню, где дюжие воины скрутили ему руки, сорвали одежды и повалили на навоз. В недоумении фаворит старался понять, что хотят с ним делать. Огненно-жгучие удары градом посыпались на его спину. Страх и ощущение невыносимой боли ножом резанули по сердцу, дурнота подступила к самому горлу. Он чувствовал не просто боль, ему казалось, что огромный костер пылает на нем, сжигает до костей его кожу и мясо, раскаленные стрелы вонзаются в тело, колют и режут его на части своими остриями. Он хотел вскрикнуть, но лишь пена клубом пошла изо рта. Ему представлялось, что его глаза вот-вот разорвут веки, выскочат из орбит и лопнут от напряжения. Мысли смешались, свет померк. Истязаемый впал в беспамятство. Его били, уже бесчувственного, долго и ритмично, как молотят хлеб на току.

Очнулся Савмак поздно ночью и увидел рядом тело Зенона. Над ними склонился, держа в руке глиняную кружку, Лайонак. Он участливо, с детским страхом в глазах улыбнулся другу жалкой, ненужной улыбкой.

– Ты не издал ни звука, когда тебя били… – одобрительно прошептал он.

Савмак тупо посмотрел на товарища, молча приложился к краю кружки и жадно выпил ее до дна. Ключевая вода освежила его. Он почувствовал себя лучше. Но когда попытался подняться, то застонал от боли. Ясно представил, что на его спине вместо кожи висят окровавленные лохмотья. Да оно так и было.

– Лежи, не шевелись, я прикрыл тебя попоной, – с робостью продолжал Лайонак, всматриваясь в почерневшее, какое-то чужое лицо друга. Особая сосредоточенность и серьезность светились в глазах Савмака, словно он решал в уме важную, внезапно возникшую задачу.

После питья Савмак впал в полусон, но все видел и слышал. Лайонак, конюшня, ночное небо смешались с призрачными красными полосами и многокрылыми птицами. Молодой конюх плакал, прислушиваясь к бормотанию и сиплому дыханию товарища.

Утром пришли два раба из наиболее доверенных, подручные управляющего дворцом. Они давно мучились завистью к молодому сатавку и сейчас стали зубоскалить.

– Жив, хитрый лизоблюд, не сдох еще! – заметил один с издевкой.

– Закончился твой праздник, шут и кривляка! – добавил другой. – Теперь твое место там, во рву!.. Высоко занесся, раб!

– Кто раб? – с неожиданным бешенством рванулся Савмак. Но его голос прозвучал слабо. Он шарил рукой, надеясь найти булыжник, чтобы пустить его в насмешников, но застонал и закрыл глаза. Все тело горело, волны жара и озноба ходили в груди, его тошнило. Хотелось лежать долго-долго не шевелясь. – Это вы рабы, – прошептал он, – а я рабом никогда не буду!