– Троих за троих! – мрачно сказал Абраг.

Царские стражи никого не застали возле трупов. Рабы скрылись в сараях и готовились к обороне. Появились дандарийские всадники. Они хотели было начать немедленную расправу с бунтовщиками, но примчался верхом на коне Саклей и, разобравшись, в чем дело, закричал на дандариев:

– Куда вы лезете?! Вас сомнут! Здесь надо тысячу панцирных воинов, а не сотню таких, как вы!

И добавил Кефалону почти шепотом:

– Убитых закопать и не начинать никакого сыска! Иначе мы прежде времени развяжем узел Пандоры! Начнутся беспорядки, рабы хлынут на улицы – и тогда…

– Я понимаю… – пробормотал перетрусивший Кефалон.

– Кого они убили?

– Зоила и двух дандариев. А со стороны рабов – кажется, Савмака и еще двух.

– Савмака? Жаль! Теперь он ускользнул из моих рук.

Рабов не тронули. Более того, им дали отдых и улучшенный корм. Рыбные рабы роптали все громче, они были обозлены более других, однако что-либо предпринять против них сейчас было бы ошибкой. Саклей ждал помощи Диофанта.

– Может быть, начать самим? – воинственно предлагал Перисад. – Вывести рабов за город под предлогом работ, а там учинить сыск и расправу!.. Мятежники не иначе как среди рыбников!

– Нет, нет, что ты, государь! – махал руками Саклей. – Рыбные рабы сейчас сплочены и возбуждены! Пускай немного успокоятся, потом мы подошлем к ним своих людей, постараемся поссорить их между собою, вызовем раздоры. Рабы злы, но недружны, часто ссорятся. Вот тогда их можно брать голыми руками. А там и Диофант прибудет с войском!

– Ну, делай как знаешь, я верю тебе.

Пришла печальная зима.

Саклей докладывал царю, что дела у Диофанта, несмотря на победу, не блестящие и он вместе с потрепанными войсками решил зимовать в западных портах, не возвращаясь в голодный Херсонес и не решаясь штурмовать Неаполь.

– Раньше весны нельзя ожидать продолжения войны. А прежде чем будет окончена война с Палаком, Диофант пальцем не пошевельнет для помощи нам.

Перисад слушал такие доклады, нервничал, ломал худые руки, трещал пальцами и скалился, словно от приступа внутренней боли.

Более острого положения в царстве никогда не бывало. Перисад потерял покой, перестал дуться на Саклея. Старик был распорядителен, имел ясный ум, на него можно было положиться. Но тревога росла. Две неравные половины боспорского населения – угнетенные и угнетатели – стояли лицом к лицу, готовые ринуться в свалку. Однако ни та, ни другая сторона не решалась вызвать начало роковых событий. Обе напряженно вглядывались в сторону Скифии. Власти ждали окончательной победы Диофанта, а рабы и крестьяне – его поражения царем Палаком.

Это были памятные и грозные дни ожидания и накопления внутренних сил. Они затянулись страшно долго. Пантикапей словно вымер. На его улицах гуляла метель, в порту стояли корабли, вмерзшие в лед, ночами всюду расхаживали царские стражи в меховых полушубках и остроконечных скифских колпаках. Они хлопали рукавицами и дышали паром.

А сверху, с зубчатых стен акрополя и из окон дворца, смотрели те, кто боялся народного гнева, трепетал перед темной и страшной, по убеждению хозяев, силой легиона рабов. Рабские жилища, присыпанные снегом, парили. Там дышали спертым воздухом тысячи несчастных, стиснув зубы.

– Боги, что творится! – возбужденно говорили Перисаду старшие жрецы, поднимая к небу холеные руки. – Нищие пелаты переполнили город, они заселили многие храмы, превратили их в скотники! Они ночуют у ног божественных кумиров, а если мы их тревожим, то они заявляют, что они «умоляющие». Такое право убежища в храмах существует, но не для тысяч людей!

– О чем они умоляют? – угрюмо спрашивал Перисад.

– О спасении от голода и холода, ибо потеряли все, что имели. Они не могли выплатить долгов и налогов, разорились.

– Нужно крепко запирать храмы и ставить сторожей вокруг храмовых оград!

– Многие из нищих нашли место ночлега в крепостных башнях и внутри городских стен. Ибо фракийцы совсем разленились и не несут ночной стражи. Кого же ставить у храмов? Такое переполнение города черным людом грозит повальными болезнями.

– Верно, – согласился просвещенный царь, – еще отец истории Фукидид сказал, что лимос порождает лоймос! Голод – чуму!

Теперь акрополь походил на укрепленный и осажденный форпост, ожидающий штурма. Во дворце прятали драгоценности, рассовывая их по тайникам и подвалам. Царица сидела на узлах и тюках, собираясь выехать к отцу в Фанагорию. Она уже сделала бы это, но тайный совет постановил оставаться ей в Пантикапее. Царь согласился. Внезапный отъезд царицы был бы истолкован как проявление паники и сам по себе мог явиться толчком к началу беспорядков. Кроме того, Саклей не оставил намерения вытянуть у Карзоаза несколько сот воинов в помощь столице. Но тот медлил, ссылаясь на то, что и у него обстановка не лучше.

– Карзоаз все более напоминает самостоятельного тирана, – пробурчал Саклей в присутствия царя.

Тот промолчал.

Рабам выдавали для питания сухую чечевицу. Ограничивались внешней охраной рабских жилищ. Выигрывали время.

– О, скорее бы прибывали войска Диофанта!.. Дотянуть бы!..

Скифская столица Неаполь встретила весну мрачным куревом пожарищ и криками бесчисленных ворон, что кружились над оттаявшими трупами. Волки стаями рыскали под самыми стенами города. Смерть, разрушение, печальные картины похорон, торопливые передвижения всадников и пеших воинов, запуганный вид поредевших жителей – вот чем теперь определялось бытие гордой столицы Скилура – Палака.

Уже нет бесчисленных полчищ Палака, что с таким шумом и уверенностью в своих силах шли штурмовать Херсонес. Разгромленные под Керкинитидой поздней осенью, они были окончательно разбиты с первой оттепелью. Это произошло в самом начале весны, когда только что стаял снег, обнажилась бурая поверхность засохших степных трав, на припеках стал появляться зеленый бархат молодых побегов, а холодный ветер принес первые волнующие запахи жизни.

Опять, как и два года назад, понтийские солдаты и херсонесские мужи в панцирях и шлемах ворвались в ворота Неаполя. В памяти жителей надолго сохранятся страшные картины их расправы с защитниками города. Кровь текла ручьями и за ночь замерзала длинными полосами вдоль домов.

Смертельно раненный Палак успел бежать в степь с горстью преданных ему людей. Остальные легли костьми во время штурма или попали в плен. Большая часть вооруженного народа рассеялась по степи, голодная, истекающая кровью, но все-таки не покоренная.

Народ, уходя в степи, оборачивался и грозил врагу кулаком, обещая вернуться и опять взять свою судьбу в собственные руки.

Но пока что Диофант воздвиг горделивый трофей победы на площади Неаполя и наслаждался сознанием своей власти над Скифией.

Князь Дуланак, окруженный понтийской пехотой, сложил оружие и, когда его привели к Диофанту, поклонился ему и поклялся в верности на крови. Диофант принял Дуланака со снисходительностью победителя, проявил милость к поверженному врагу.

– Что же ты, князь, – заметил он, насмешливо прищуривая левый глаз, – раньше моих людей тайных и слушать не хотел! Хотя они тебе говорили, что Митридат милостив к покорным. А теперь решил смириться? Видно, умирать неохота?

– Только боги могут противостоять тебе, великий полководец! Но и боги за тебя!.. Зачем же мне идти против судьбы? Вели казнить меня, на то твоя воля!

Гориопиф стоял около, краснел и пыхтел от досады, слушая этот разговор. Он страстно желал смерти Дуланака. Тогда он один остался бы у Диофанта, и, кроме него, некого было бы посадить на место Палака.

Но Диофант думал другое. Князь Гориопиф был предателем и успел снискать в народе всеобщее презрение и ненависть. Дуланак же сохранил влияние в собственном роду, был одним из близких соратников скифского царя и умел внушать страх и почитание черному люду. И в то же время не был настолько любим народом, чтобы стать опасным.