Григорий Петрович торопливо налил себе чаю и на­чал рассеянно накладывать сахар — ложку за ложкой. Клава отвела его руку от сахарницы:

— Гриша, ты сироп делаешь?

Чай действительно оказался приторно сладок, Гри­горий Петрович поморщился и отодвинул стакан. Глядя мимо Клавы, напомнил:

— Ты рассказывала...

— Да, да. Так вот, я предложила ввести стаханов­ское планирование, и мы задумались — ведь что такое перевыполнение планов? Если за счет дополнительного снабжения, так тут лимиты и прочее. А если сэконо­мить? Как раз в это же время Олег Яковлевич, Злобин и Боков выступили с инициативой пересмотра всей тех­нологии для экономии металла… понимаешь? Если б ты знал, какой интересный получился план! Но у нас поднялась такая борьба! Брянцев, как всегда, испугал­ся — уж очень обязывает! Саганский вслед за ним на­чал крутить да отнекиваться. За счет экономии метал­ла! — ты же понимаешь, как четко работать нужно! А мы настаиваем — именно за счет экономии! Ну, сего­дня на собрании все и вылилось!

— Ну, и...

— Ну и победили! — воскликнула Клава и рассмея­лась, видимо вспомнив что-то. — Ты бы поглядел на Саганского! Всыпали ему как следует, он погорячился, на­дулся, а ведь против коллектива не пойдешь? Да и ясно ведь, что стахановский план дает такие преимущест­ва... В конце он вторично слово взял, даже покаялся: «Я не сразу оценил новаторскую инициативу Клавдии Васильевны»... «энтузиазм коллектива будет порукой тому, что наше сплошь стахановское предприятие»... ну и все как полагается!

— М-да... — пробормотал Григорий Петрович и за­курил папиросу. Вот этого они и хотели — чтоб дирек­тор Немиров вышел, покаялся, сделал все «как пола­гается», а потом будут посмеиваться! Ну нет, я не Саганский, со мной так не выйдет!

— Фу! — отмахнулась Клава, разгоняя дым. — Опять ты куришь!

— Извини. — Он отвел руку с папиросой, хотел про­молчать, но раздражение прорвалось злыми, путаными словами: — Конечно, ты торжествуешь... что ж, ведь не тебе потом отвечать! А только эта очередная шуми­ха... Не понимаю, почему возражал Саганский! Саган­ский должен был первым ухватиться! Он это любит... Стахановский план, сплошь стахановское предприятие, Красное знамя министерства... А все — парад! Никогда я не поверю, чтоб у вас все до единого рабочие давали стахановскую выработку!

— А я этого и не говорю, — тоже раздражаясь, ска­зала Клава. — Но три месяца назад рабочих, не выпол­няющих норму, было шестьдесят человек. В прошлом месяце их было двадцать три. Сегодня — девять.

Помолчав, она тихо закончила:

— А все остальное, что ты наговорил, — несправед­ливо и нехорошо. Ты просто завидуешь.

— Уж не Саганскому ли? — воскликнул Немиров. — Вот уж кому я завидую меньше всего, особенно сегодня! Вряд ли от вашей победы ему поздоровится!

Клава встала, красная от возмущения.

— Я вижу, вы все из одного теста — хозяйственни­ки! Саганский — тот хоть прислушивается! А ты просто недооцениваешь вопросы экономики и планирования, это я тебе всегда говорила! И твое ничтожество Каширин... он тебе подходит, потому что он смотрит тебе в глаза и ни на какую инициативу неспособен! Вы все боитесь связаться с трудным планом, а в результате выезжаете на авральщине, на сверхурочных! Думаешь, не знаю!

— От кого же ты это знаешь? — уже не сдержива­ясь, крикнул Немиров. — Уж не от своего ли Гаршина?

Он сразу пожалел об этих сорвавшихся с языка словах.

Клава грустно взглянула ему в лицо, повернулась и, уходя, плотно прикрыла за собою дверь.

Когда он нерешительно вошел за нею в спальню и попробовал заговорить, Клава утомленно сказала:

— Уже поздно, и я очень хочу спать.

Они редко ссорились, обоим было трудно засыпать не помирившись, но и делать первый шаг не хотелось.

Григорий Петрович только было собрался загово­рить, когда Клава, решившись, сделала то же и миролю­биво спросила:

— А что у тебя?

Григорий Петрович вздрогнул, притворно зевнул и ответил как бы сквозь сон:

— У меня? Все в порядке.

Никто не провожал Немирова, когда он уезжал из Москвы после трех суматошных и тяжелых дней. Бесе­да с министром кончилась в начале десятого, после нее Григорию Петровичу не хотелось ни с кем встречать­ся. Он заехал в гостиницу, без охоты поужинал в рес­торанном зале, где раздражало чужое веселье и тан­цующие пары, мелькавшие перед самым его носом. Под­нялся к себе в номер, не зная, чем бы занять время. Как всегда, после большого душевного напряжения хо­телось спать, но спать уже нельзя было. Он засунул в чемодан умывальные принадлежности, пижаму и книж­ки стихов, купленные для Клавы, — на этом закончи­лись сборы. Когда он не торопясь приехал на вокзал, до отхода поезда оставалось тридцать пять минут.

Проводник международного вагона радушно привет­ствовал знакомого пассажира:

— Раненько сегодня...

— Домой тороплюсь, — пошутил Григорий Петро­вич, стараясь скрыть дурное настроение.

Московские приятели ждали его сегодня вечером, и теперь Немиров понимал, что поспешное бегство от них будет воспринято как результат неудачи у министра. Хуже всего, что они не ошибутся.

А впрочем, какая ж это неудача? Итог поездки более чем хорош! Решение о механизации заготовительных цехов состоится в этом месяце, все доказано и дого­ворено. Вопросы снабжения режущими инструментами разрешены блестяще, указания даны, в Ленинграде останется только реализовать их. Наконец, новые стан­ки...

Встреча с Волгиным в Москве произошла случайно, так же как она могла произойти в Ленинграде. Волгин сообщил, что «Горелов землю роет — не ради ли старого пристрастия к турбинщикам?» и новые станки будут сданы в самом начале июля.

«Как видите, что обещаем — делаем», — сказал Вол­гин.

Заслуги Немирова тут не было, участие Горелова в этом деле по-прежнему уязвляло, но тем не менее по­лучение станков — крупное подспорье. И новость о стан­ках естественно входит в общий хороший итог поездки.

Итак, все удалось, как было задумано, — нажать, до­биться, приехать с блестящими результатами, еще раз поразить всех своей энергией и умением решать вопро­сы крупно, кардинально. Все вышло именно так. И ес­ли бы не эта последняя беседа с министром... ну зачем было поднимать разговор о «попытке подрыва автори­тета», об «организованной проработке»? Все равно тол­ку не вышло, а противный осадок остался.

Пассажиров в вагоне маловато. Хорошо бы остаться в купе одному, основательно выспаться, а завтра при­ехать на завод и так «завернуть» дело, чтобы все сразу почувствовали — хозяин!

Уют купе напомнил о Клаве. Немирову всегда каза­лось заманчивым поехать с нею вдвоем в Москву, они много раз уславливались об этом, но всякий раз что-нибудь мешало. А в этот раз они и расстались не поми­рившись. Когда он позвонил ей и сказал, что через час уезжает, Клава помолчала и суховато спросила: «Надол­го?» А потом пожелала успеха. Ему показалось, что она сию минуту повесит трубку, он почти крикнул: «Клава!» Она спросила: «Что?» И они так и не сказали друг дру­гу ничего, что покончило бы с нелепой вечерней ссорой. А сейчас ему томительно захотелось видеть Клаву. Вот бы она оказалась тут! Посадить бы ее в уголок дивана и смотреть, как она чуть покачивается в такт движению поезда.

Он оставил гореть одну настольную лампу, расстег­нул пиджак, устроился поудобней и от нечего делать достал книжки стихов. Он любил слушать, как читает Клава, но сам   не  умел   читать  стихи и, стараясь отвлечься от назойливых мыслей, попробовал юношескую игру: раскрыть книгу и наугад ткнуть пальцем в какие-нибудь строки — что выпадет? Выпало: