— А как же! Обязательно! — весело сказал Воро­бьев.

Уже не раздумывая, звали ее или нет, Аня пошла на оперативное совещание. Ей хотелось сообщить каждому из присутствующих: «Я здесь по праву, пройдет несколь­ко дней, и никто уже не будет коситься на меня: чего эта женщина болтается по цеху без настоящего дела?»

Однако и сейчас никто не косился на нее. Мастера и начальники участков несколько раз обращались к ней: мало стахановских школ, товарищ Карцева! Почему опыт пакулинской бригады плохо передается, другим бригадам, товарищ Карцева? Знает ли товарищ Карце­ва, что на металлическом заводе введен новый метод разметки?

Аня добросовестно записывала эти замечания. Зна­чит, ее работа все же нужна? Что ж, тем лучше. Но теперь этим займется кто-нибудь другой, Карцева пе­рейдет на основное дело — на турбину.

К этому все и сводилось. Дать турбину в новый срок, определенный приказом директора.

— На время надо отложить в сторону все осталь­ное, — сказал Любимов. — С этого часа прошу всех со­средоточить все усилия на первой турбине. Ею дышать, ее и во сне видеть.

И совещание стало «крутить» со всех сторон первую турбину, отбрасывая остальное.   

И вдруг раздался требовательный голос Полозова:

— А общецеховой график и план рационализатор­ских работ? ПДБ составляет его, или это тоже побоку?

Алексей сидел в углу, в тени оконной шторы. Насуп­ленный, мрачный.

— Погоди, Леша, сейчас не до того! — миролюбиво бросил Бабинков, хотя именно Бабинкову, как началь­нику ПДБ — планово-диспетчерского бюро, было пору­чено вместе с Полозовым разработать предложенный Воробьевым план рационализаторских работ.

Любимов счел реплику Бабинкова за исчерпываю­щий ответ и повел совещание дальше.

Аню обрадовал и смутил вопрос Алексея. Об этом ведь и говорил Воробьев: проголосовали и забыли! Но, может быть, сегодня и вправду не до того?..

— Разрешите мне слово! — громко сказал Полозов, вскинув руку.

— Ну что? — неодобрительно буркнул Любимов.

Алексей встал. Увидев, как он бледен, Аня испуга­лась за него: зря просит слова, зря дает волю раздра­жению!

— Мне кажется, мы узко и неправильно толкуем приказ директора, — так начал Полозов, к удивлению Ани, совершенно спокойно. — Тут Георгий Семенович говорил, что цикл производства турбины — штука точ­ная, сократить его без перенапряжения, без штурмовщи­ны нельзя. Но что такое цикл производства турбины, которым мы пугаем людей и самих себя? Возьмите срок обработки самой трудоемкой детали — он и определяет минимальный срок всего цикла. Остальное зависит от нас — от нашего умения спланировать и организовать работы.

Теперь все присутствующие с интересом повернулись к Полозову, ожидая, какой же вывод он сделает из вер­ной мысли. А Полозов говорил, обращаясь прямо к Лю­бимову:

— Говорят, хороший полководец может проиграть один бой, но выигрывает всю кампанию. Наша главная, решающая задача — дать Краснознаменке не одну, а все четыре турбины. Что же из этого следует? Что нель­зя откладывать обработку самых трудоемких деталей второй, третьей, четвертой турбин «на потом»: завалим­ся! Пускать их надо в работу немедленно, имея четкий график до октября. Срочно заняться механизацией са­мых канительных операций. Выиграть время для всех четырех машин! В этом будет наша настоящая победа! А мы отмахнулись от ближайшего будущего, давай жать на первую, — а там хоть гори все! О недавнем партбюро забыли? Было предложение Воробьева, было решение партбюро. Я прошу ответить, отменяется оно или нет?

— Да нет, конечно, — с досадой ответил Любимов. — Просто мы сейчас говорим о другом, Алексей Алексее­вич. Вы напрасно так пылко нас агитируете. Есть приказ директора о новом сроке по первой турбине. О ней и речь.

И, снисходительно усмехнувшись, он снова вернул совещание к частным производственным вопросам, ста­раясь не замечать своего заместителя, который все еще стоял, изо всей силы стиснув руками спинку стула. Ане казалось, что Алексей мог бы сейчас поднять и швыр­нуть в Любимова этот стул, если бы стул не был занят.

— Алеша, да ну что ты в самом деле? — услыхала она шепот Гаршина.

Полозов сердито отвернулся от Гаршина и вдруг, не попросив слова, громко и отчетливо заявил, что новый срок выпуска первой турбины — нереальный срок, очко­втирательство, и откладывать ради него важнейшие де­ла безответственно и гибельно для цеха.

— Перед кем мы в прятки играем? — крикнул он. — Вы же сами знаете, Георгий Семенович, что срок нереа­лен, вы сами в него не верите!

Не обращая внимания на ропот, поднявшийся вокруг, он начал по срокам обработки различных деталей дока­зывать, что новый график невыполним.

Аня опустила голову. Ей было стыдно за Алексея, стыдно и страшно. Понимает ли он, что говорит? И чего он добивается?

Она не могла не признать правоты Любимова, когда тот, досадливо морщась, отчитывал Полозова, обвиняя его в попытке дезорганизовать работу совещания и вну­шить недоверие к приказу директора. После чересчур резкого выступления Полозова благоразумная сдержан­ность Любимова подкупала и убеждала лучше слов. Нельзя было не согласиться и с Ефимом Кузьмичом.

— Нам мобилизоваться надо, — сказал он с обидой и огорчением, — а товарищ Полозов пытается разору­жить нас. Что же ты, Алексей Алексеевич, не понима­ешь, что ли?..

— Я понимаю одно, — негромко ответил Алексей, — что так мы провалим обязательство, данное краснозна­менцам. А иначе могли бы выполнить.

Аня ушла растревоженной, со смутным ощущением какой-то вины, хотя она и не произнесла на совещании ни слова.

С трудом дождавшись гудка, Алексей Полозов под­черкнуто тщательно вымылся, переоделся и, независимо подняв голову, пошел к выходу. Никто не заметил этой демонстрации, но сам Алексей получил от нее горькое удовлетворение.

За воротами цеха его встретил ветер с моря. Ветер был кстати: его упругие и влажные струи как бы обмы­ли лицо, снимая усталость. Но дурное настроение от этого не улучшилось.

На площади перед заводоуправлением Алексей оста­новился, раздумывая, не зайти ли к Диденко. Пожалуй, давно следовало поговорить с ним начистоту. Плохо то, что сегодня невольно получится жалоба — побили, вот и побежал выдумывать «принципиальные разногласия». Да и сумеет ли он рассказать все как есть? Вот ведь сегодня... ну, Любимов, тот не мог согласиться, против Любимова все и было направлено, но остальные?.. Не сумел он, что ли, доказать свою мысль?.. Ведь он же прав, как они этого не понимают?!

А Ефим Кузьмич сказал: «Полозов пытается разору­жить нас». Гаршин — и тот наставительно заявил: «Ко­гда есть приказ, надо его выполнять, так нас в армии учили!» Как будто Алексей оспаривал приказ, отказы­вался выполнять его! Он просто предупредил, что цех становится на ложный путь, а его чуть ли не в склоч­ники записали! Бабинков по-приятельски попрекнул: «И чего вы не поделили с Любимовым?»

Даже Карцева смотрела на него с испугом и удив­лением, а когда он вторично взял слово, низко-низко опустила голову — осудила или пожалела?

Ну что ж! Может, он был раздражен и плохо отби­рал слова, но выступление на совещании он и сейчас считал своей победой, увы, никем не признанной. Перед тем он чуть было не струсил, чуть было не промолчал. Минута, когда он поднял руку и решился высказать все, что думает, была хорошей минутой. Проще было уверить себя„ что раз в утреннем споре с Любимовым он уже потерпел неудачу, говорить бесполезно, да и не он отвечает за цех, держать ответ придется Любимову, так что незачем голову ломать...

Гаршин так и сказал. Выйдя вместе с ним с сове­щания, дружески обнял и ткнул кулаком в бок:

— Торопыга! Ну зачем ты вылез? Прешь на рожон!

— Раз я считал правильным...

— О-ох, уж эти мне принципиальные люди! Ведь знаешь, что и они знают, и Немиров знает, и все знают, что срок липовый! Ну, на директора нажали, а он на нас нажал, и мы жать будем. Почему тебе одному боль­ше всех нужно спорить? К десятому, конечно же, турби­ну не сдадим, это и дураку ясно. А народ подтянется. Тут, брат, политика!