— У нас иногда не понимают, как важно найти человеку самое подходящее дело, — задумчиво говорил Любимов. — А ведь, пожалуй, это одна из главнейших, задач руководителя. Сунуть человека на первое свободное место — невелика заслуга.
Ане вспомнился ее первый, разговор с Полозовым.
— Алексей Алексеевич имел в виду очень важные задачи, — честности ради со вздохом сказала она. — Перенесение передового опыта, изучение лучших приемов труда... Воспитание молодежи... Если увязать эти задачи с реальными потребностями цеха, можно, наверно, сделать немало... Разве не так?
Любимов пожал плечами:
— Так, конечно, так. Но ведь у нас что ни возьми — везде свои большие задачи. А главная задача — все-таки производство. Турбины. Вот я и думаю: стоит ли держать вас на вспомогательных работах, когда вы могли бы принести пользу… и расти, как инженер, на основной?
Ну конечно! И ведь именно об этом она мечтала!
— Ничего, Анна Михайловна, не унывайте. Я это назначение пересмотрю в самые ближайшие дни. Верней всего — на четвертый участок... Хорошо?
— Ой, конечно!
Он удовлетворенно улыбнулся. Аня мельком подумала: рад, что делает в пику Полозову. Ну и пусть! Полозов сам виноват — наговорил кучу прекрасных слов, а потом: «Ох, Аня, не до вас!»
На прощанье Любимов попросил:
— Вы пока приведите в порядок всю эту... ну, писанину разную, списки обучающихся, инструкции и прочее. Все там подзапущено, а ведь и это с меня спросят.
— Хорошо, — сказала Аня, про себя отметив, что ничто другое в техническом кабинете его и не интересует, была бы отчетность в порядке. Неправильно? Ну и бог с ним, теперь это все позади!
Она пошла прямо в цех, на четвертый участок. Все кругом будто изменилось — стало близким, интересным, своим. Она прошла мимо каруселей и подумала: «Мои карусели, теперь-то уж я помогу новым карусельщикам обуздать Белянкина и Торжуева!..» Кран пронес к «Нарвским воротам» громоздкую половину диафрагмы. Аня проследила за ее спуском: «Моя деталь, мне о ней тревожиться, мне ее подгонять!..»
В проходе у токарных станков она заметила группку мальчишек и с чувством облегчения сказала себе, что недолго ей осталось возиться с ними. Кто из них нарисовал на доске кукиш и написал «не сделаиш»? Кешка Степанов тоже был тут. Не он ли? А ведь он на четвертом участке — значит, останется «моим»! — сообразила она и вздохнула: нет, от Кешки она бы с удовольствием отказалась! И что он тут торчит без дела? Почему они все стоят такой молчаливой кучкой? Опять озорство какое-нибудь задумали?
Подойдя, она увидела, что все они внимательно наблюдают за работой Якова Воробьева; сегодня над его станком повесили флажок с надписью: «Лучший токарь завода».
Воробьев делал как будто то же, что все токари, но делал это так, что хотелось смотреть на него. В синей косоворотке с распахнутым воротом и закатанными выше локтя рукавами, с упавшей на лоб короткой русой прядью, он работал споро и весело. Его мускулистые руки легко поднимали и устанавливали тяжелый круглый патрон, быстро и ловко крутили рычаг, зажимая деталь в кулачках патрона.
Заметив Аню, он знаком пригласил ее подойти:
— А я все собираюсь к вам, Анна Михайловна!
Аня заглянула в чертеж — буква «А» и три маленьких треугольничка предупреждали токаря о необходимости высокой точности и чистоты обработки. Деталь была длинная, фигурная, с глубоким отверстием внутри.
— Золотник, — уважительно пояснил Воробьев, наклоняясь над деталью и проверяя сперва на глаз, потом индикатором, точно ли она закреплена.
— Трудная деталь.
— Трудная, — согласился Воробьев. — Замерять ее канительно, а уж внутри обрабатывать, особенно резьбу нарезать, — там больше чутьем берешь.
Он говорил о трудности, но все его ухватки опровергали это утверждение, — нет, совсем не трудно, а только интересно и приятно, потому что есть на чем проявить мастерство.
Вот он закрепил в задней бабке толстое сверло; привинтил к трубе, подающей эмульсию, другую трубочку, потоньше; повернул краник — из трубочки ударила сильная, тонкая струя. Закрутился патрон, вращая деталь, сверло соприкоснулось с легированной сталью и начало сверлить ее, тяжело гудя, и белая струйка эмульсии била в отверстие, врываясь туда по виткам сверла и охлаждая разогретый трением металл. Когда Воробьев выводил сверло, видно было, как стекающее из отверстия молоко эмульсии крутит и выносит наружу мелкое крошево стружек.
— Вы поглядите вокруг, кто как работает и какой разнобой получается, — сказал Воробьев, прилаживая на суппорте расточный резец. — Вы ведь у нас по технической пропаганде и обмену опытом, верно? Вот я и подумал, что вы нам поможете. Два токаря стоят рядом, один обрабатывает деталь скоростным методом, другой — по старинке. Один тратит на установку полторы минуты, другой — все пять. А кто этим интересуется? Никто. Изучить бы это все и показать: глядите, вот где резерв времени!
Ане стало стыдно: ведь она сама об этом думала как об одной из своих главных задач, а у Любимова на радостях все позабыла. Она тут же успокоила себя: «Разве я не смогу заняться тем же самым на участке... на своем участке!»
Она стояла рядом с Воробьевым и наблюдала за его легкими, быстрыми движениями, смутно припоминая какую-то важную и дорогую ей мысль, связанную с такой вот работой... По прихоти памяти возникли домик инженеров на склоне сопки, комната, где жила, и даже плотная карточка для выписок, куда она записала что-то, поразившее ее... Но что она тогда записала? Да ну же, ну! Ведь крутится в памяти, а не поймаешь!
Воробьев уже прошел отверстие резцом, замерил его одним инструментом, потом другим, сменил резец на развертку для чистовой обработки, еще раз проверил диаметры и бережно ввел в отверстие развертку. Лицо у него было теперь строгое и напряженное. Работа поглощала уже не силу, а мысль.
Аня отметила это и вдруг разом вспомнила: она конспектирует раскрытую на столе толстую книгу, перечитывает понравившиеся ей слова и с увлечением записывает на карточке: «Маркс о том, что капитализм лишает рабочего наслаждения трудом как игрой физических и интеллектуальных сил!»
— Готов! — сказал Воробьев, высвобождая деталь из охвативших ее креплений. Любовно зажав ее в ладонях, он заглянул в отверстие и даже легонько засвистел: расточено идеально, не придерешься!
— Яков Андреич, вы получаете наслаждение от своей работы?
Он удивленно вскинул глаза, улыбнулся:
— А как же? Если все ладно выходит...
Она повторила ему запомнившиеся слова Маркса.
Воробьев задумался, все еще держа в ладонях золотник, потом перевернул его и начал закреплять в патроне другим концом — для наружной обработки.
— Интересно, — проговорил он, выбирая подходящий резец, и вдруг оторвался от работы и обернулся к Ане. — Интересно, что он это тогда понял. Лет сто назад, верно? Когда рабочий работал подневольно, как на каторге...
И немного погодя, запустив станок, попросил:
— Вы мне покажите, где эти слова. Я нашему народу прочитаю.
Не отрывая глаз от возникающей светлой полоски отточенной стали, Воробьев говорил, делая паузу каждый раз, когда нужно отвести резец или снять крючком навернувшуюся на деталь стружку:
— А с планом коллективного творчества... помните, мое предложение на партбюро? Еще Диденко одобрил! Так ведь ни черта не делается! Проголосовали — и забыли. До чего странно получается! Если работа срочная — значит, побоку все, что могло бы ее ускорить!.. Есть тут логика или нет, как по-вашему? Отодвиньтесь, Анна Михайловна, как бы вам стружка чулки не порезала.
Длинные, поблескивающие спирали наворачивались и опадали возле ее ног. Аня была рада отойти, потому что не знала, что ответить Воробьеву. Неужели руководители цеха действительно не верят, что получится толк? Но тогда... не оттого ли и ее работу никто не учитывает и не связывает с производственными задачами?
— Яков Андреич... Вы бы пошумели, напомнили о своем предложении!
