Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Тянет, тянет — не оторваться, — сказала Аня, держась за холодные перила и сопротивляясь порывам ветра.

Гаршин наклонился к ней и крепко сжал ее локоть:

— Как меня к вам, Аня! Разве вы этого не чув­ствуете?

Она улыбнулась и не ответила.

— Аня... может быть, есть кто-то другой?

Она мотнула головой.

— А там, на Дальнем Востоке... был?..

Помолчав, она тихо сказала:

— Да.

— И вы... Почему вы разошлись, Аня?

— А что?

— Вы же сами знаете — что! — вскричал Гаршин, пригнулся к самому ее уху и начал быстро говорить, что любит ее и больше так не может, она его изму­чила...

Любит?

Она повернула к нему похолодевшее от ветра лицо:

— Витя, теперь я спрошу вас! Только отвечайте со­всем честно, хорошо? Или не отвечайте совсем! Вы хоть раз любили по-настоящему?

Она не удивилась бы, если б он начал уверять, что именно ее он любит по-настоящему, но Гаршин отстра­нился от нее, и на его лице появилось выражение боли. Он, видимо, хотел что-то сказать — отшутиться, что ли, на губах появилась неестественная улыбка.

С чувством неловкости, будто она подглядела чужую тайну, Аня поспешно отвернулась.

Огромная льдина, раздвигая ледяную мелкоту, мед­ленно приближалась к мосту. Аня смотрела, как она величаво покачивается на воде, и загадывала: натолкнется на волнорез или нет? И вдруг сильные руки Гар­шина охватили ее так крепко, что она не могла шевель­нуться, и она увидела совсем близко его злое и веселое лицо.

— Эх, Аня! Что было, то прошло! Мало ли что бы­вало и у вас и у меня! Зачем ворошить прошлое? Мы живем сегодня, мы вместе, мне нужна ты — и все. Вот я обнимаю тебя — и к черту все остальное, понимаешь? Если бы у тебя был кто-нибудь другой... но ты же одна! Что тебя держит?..

Она изо всех сил толкнула его и вырвалась. Поче­му-то слезы защипали глаза. Одна! Вот и весь его не­сложный расчет. Да, он прав, — одна! И одной очень горько, от этой женской тоски не спрячешься ни за ка­кими делами...

Ветер бросал в лицо мокрые снежинки, то крупные, то совсем мелкие, как пыль. Аня наклонилась над ре­шеткой — по черной воде все плыли, плыли серые льди­ны, громоздились на волнорезы, сползали с них и, подхваченные течением, уносились под арку моста. Одна... Сколько бы людей ни было вокруг, она все-таки совсем одна, и после работы они спокойно уходят от нее, под­няв воротник, вежливо и холодно поклонившись ей, куда-то в свою, неведомую ей жизнь...

— Так и до старости прождать можно! — со злостью сказал Гаршин.

Он уцепился руками за решетку и тянул ее, будто хотел вырвать.

— А может, и нет! — сказала Аня, тряхнула головой и ласково дотронулась до руки Гаршина. — Ну, не сер­дитесь, Витенька! И давайте побежим, может еще захва­тим какой-нибудь трамвай.

12

Партийная организация турбинного цеха готовилась к отчетно-выборному собранию. Это было первое пар­тийное собрание, в котором Николаю предстояло участ­вовать, и он ждал его с тревожным интересом.

До Николая доносились разговоры, очень его волно­вавшие: речь шла о том, кому быть секретарем парт­бюро. Николай был уверен, что лучшего секретаря, чем Клементьев, не найдешь. Но коммунисты поговаривали о том, что Ефим Кузьмич сам просит «уважить» его, причем сквозь уважение к старику проступало и недо­вольство им:

— Где бы поднажать да потребовать, а старик все с уговорами!

— Кузьмич привык с начальством в ладу жить. А иногда и поругаться не мешает!

Упреки казались Николаю несправедливыми. Ведь заступился же Кузьмич за Воловика на партбюро, да еще как! А зря зачем же ссориться? Конечно, Ефиму Кузьмичу нелегко было справляться и с производством и с партийными делами, но разве он мало делал для цеха? Где бы ни возникло осложнение, затор, беда, Ефим Кузьмич неизменно тут.

В памяти Николая вставало все, чем сам он был обя­зан Ефиму Кузьмичу. Нет, пусть неловко и страшновато вылезать со своим мнением новичка на таком ответ­ственном собрании, он все равно скажет все, что думает!

Незадолго до собрания в цехе появился Диденко с невысоким человеком в кожаном пальто. Николай обра­довался, что Диденко будет на собрании, — парторг очень уважает Ефима Кузьмича, должен поддержать!

Николай и внимания не обратил бы на его спутника, но Катя Смолкина, оказавшаяся тут как тут, с любо­пытством спросила:

— Кто такой, не знаешь?

Николай пожал плечами, а Катя Смолкина побежа­ла дальше, опрашивая всех встречных.

Ефим Кузьмич с необычайной торопливостью устре­мился навстречу пришедшим. Через минуту к ним при­соединился Любимов, еще более предупредительный, чем обычно. И все трое — Ефим Кузьмич, Диденко и Любимов — повели гостя по цеху, знакомя его с произ­водством и с людьми. Кто бы это мог быть?

Николай заторопился, устанавливая заготовку для вихревой нарезки. Он любил эту мгновенную, красивую операцию, и ему захотелось, чтобы Диденко и его спут­ник успели увидеть, как это у него здорово получается.

— Лучшая молодежная бригада отличного качест­ва! — сказал Любимов, останавливая всех возле Нико­лая. — А это бригадир, Николай Пакулин. Член комсомольского бюро и инициатор комсомольских контрольных постов. Слыхали о нем, наверно?

— О бригаде Пакулина кто же у нас не слыхал!

Только что они отошли, как подбежала Катя Смол­кина:

— Фетисов это, из инструментального цеха! Долгое время замещал там партсекретаря. Понимаешь? Не ина­че, к нам его наметили!

Когда Николай после работы зашел в душевую, там кучкой стояли коммунисты. Все уже знали о Фетисове.

— Воловик говорит — парень толковый.

— Это хорошо, что толковый, но неужели у нас своего не нашлось?

— Что значит «своего»? Был бы работник хороший!

Ефим Кузьмич заглянул в душевую:

— Поскорее, товарищи, поскорее! Будем начинать!

Наспех накинув пиджак, Николай догнал своего учителя.

— Ефим Кузьмич... вы окончательно хотите с се­кретарей уходить?

Старик усмехнулся, обнял Николая за плечи и повел его к столовой, где происходили собрания.

— Окончательно, Коленька! И для дела, и для меня лучше будет.

— А этого... Фетисова... вы лично знаете?

— Беспокоишься? Это хорошо, что беспокоишься! А только знаешь, Коля, — лично, как ты говоришь, каж­дый ошибиться может. А вместе... вместе, сынок, это сила. Партия! И тебе, молодому коммунисту...

Он вдруг смолк на полуслове: у выхода из цеха стояли Груня и Яков Воробьев, явно о чем-то сговари­ваясь. Вот Груня что-то быстро шепнула, улыбнулась и перешагнула через высокий порог, а Воробьев проводил ее взглядом и заторопился назад, в цех.

— Да, да, так вот... — пробормотал Ефим Кузьмич и, уже не замечая Николая, пошел в столовую.

В столовой было полно народу, но почти никто не садился. В центре самой оживленной группы Николай увидел секретаря райкома. Протискавшись поближе, он прислушался к словам Раскатова:

— Вот вы и покритикуйте и подумайте вместе, как лучше. Вам решать!

Раскатов узнал Николая: три дня назад он вручал вновь принятому коммунисту кандидатскую карточку.

— А-а, Пакулнн! Ну как, подготовился к собранию? Николай виновато развел руками: он не знал, как нужно готовиться.

— Очень просто, — сказал Раскатов. — Ты стахано­вец, бригадир, комсомольский работник. Вот и подумал бы, чего тебе не хватает, что могло бы и должно сде­лать партбюро, кому бы ты хотел доверить решение партийных дел в цехе.

— Ефиму Кузьмичу Клементьеву! — выпалил Нико­лай.

Раскатов внимательно смотрел на него:

— Тебе сколько лет, товарищ Пакулнн?

— Двадцать!

— А ему шестьдесят пять!

Ефим Кузьмич стучал карандашом по графину, при­зывая всех садиться.

Николай уселся возле Анны Карцевой, смущенный разговором с секретарем райкома. Значит, выступать бесполезно: Клементьев уходит... Но тогда кого же взамен? Фетисова?

74
{"b":"189446","o":1}