— Сполняй что полагается. Я у Белянкина пять лет под началом бегал, а был постарше тебя. Что такое уникальная карусель, ты и понять еще не можешь.

Сегодня Торжуев, а значит, и Петька должны были работать в вечернюю смену. На карусели «тузов» стоя­ла на чистовой обработке самая крупная и ответствен­ная деталь турбины — цилиндр. Цилиндр с нетерпением ожидали на сборке, и Кешка слышал от Петьки, что «тузы» долго торговались и с мастером и с начальником цеха, чтобы им приписали сверх полагающейся платы еще лишку, но из этого ничего не вышло. «Тузы» сер­дились, а сегодня Торжуев и на работу не вышел: перед самым концом смены Белянкин сообщил мастеру, что его напарник и родственник заболел. Поработать сверх­урочно Белянкин отказался:

 — И рад бы выручить цех, да где уж мне... не те годы!

Мастер расстроился и от расстройства даже не от­ветил на вопрос Козлова, что ему делать и где рабо­тать. Петька и послал подвернувшегося под руку при­ятеля сообщить о случившемся Карцевой.

Карцева заговорила с Николаем Пакулиным. Кешка приблизился к ним и приоткрыл рот, выжидая минуту, когда будет удобно прервать чужой разговор.

— Здравствуй, Кеша! — сказала Карцева и опять обратилась к Николаю: — Так вы принесите, Коля.

Пожав руку Карцевой, Николай обошел Кешку и на­правился к двери. Кешку передернуло. Он сам знал, что не очень-то чист и опрятен, его рабочая блуза тер­лась по всем закоулкам цеха, к нему роковым образом приставала и грязь, и пыль, и брызги масла. Но в том, как Николай осторожно обошел его, чтобы не запач­каться, было что-то очень обидное. Кешка засунул руки в карманы потертых штанов и с подчеркнутой незави­симостью сообщил:

— А Козлов опять не при деле, Анна Михайловна. Торжуев не вышел.

— Как не вышел?!

Новость всполошила всех присутствующих, даже Котельникова и начальника цеха, так что Кешке не удалось выяснить, что же делать Петьке Козлову, — впрочем, он и сам забыл о Петьке. Отойдя в сторонку, Кешка воззрился на объявление «Вниманию токарей!», где перечислялись книжные новинки по токарному делу. Здесь он чувствовал себя на своем месте, никто не мог сказать ему: «А ты что чужие разговоры подслушива­ешь, малец?» В чем дело? Стоит токарь Иннокентий Степанов и выбирает нужную книгу, выберет и прочтет, если захочет. А прислушивается он при этом к разго­ворам собравшегося начальства или нет, это никого не касается. Не нравится им — пусть идут в свои кабинеты!

Разговор шел крайне интересный. Оказывается, Тор­жуев и Белянкин — еще более важные персоны, чем думал Кешка. Ерохин настойчиво просил, чтобы ему доверили стать на место Торжуева, а начальник цеха не соглашался, и Ефим Кузьмич был в явном смущении, и все говорили о том, что цилиндр стоит около ста пя­тидесяти тысяч и рисковать невозможно: вдруг Ерохин запорет? Полозов уверял, что если будет какая-либо неточность, то не цилиндр пойдет в брак, а можно подогнать сопряженные детали. Кешка не знал, что такое сопряженные детали, но потом Ефим Кузьмич упомянул об обоймах, что они уже обработаны, — значит, нужна будет дополнительная обработка, и Кешка догадался, что это и есть одна из сопряженных деталей. Котельни­ков сказал, что нарушится принцип взаимозаменяемости деталей. Кешка совсем уже не понял, что это за принцип такой, но тут Ерохин побледнел и тихо сказал:

— За что такое недоверие, товарищи? Что я, негра­мотный или бракодел? Чертежи есть, технология напи­сана — неужто не разберусь?

Всем стало неловко, и Кешке тоже. Ерохин повер­нулся и вышел. Котельников сказал:

— Очень нехорошо получилось.

И тоже вышел: может, пошел утешать Ерохина? Любимов стоял на своем:

— Он же и черновой обработки не делал! Разве можно, никогда не работав на цилиндрах, сразу за чи­стовую обработку браться!

Карцева вдруг сказала:

— Георгий Семенович, ведь и Торжуев когда-то на­чинал, а Ерохин — человек грамотный и серьезный.

«Молодец она все-таки, хоть и женщина!» — поду­мал Кешка и с интересом ждал, что скажет Любимов, но начальник цеха позвал с собой Ефима Кузьмича, и оба, озабоченные, пошли в цех.

Кешка скользнул за ними.

Карусель «тузов» стояла. На планшайбе громозди­лась махина цилиндра. Кешка взглянул на нее с ува­жением — сто пятьдесят тысяч, подумать только! На второй карусели работал Лукичев, около него стояли Ерохин с Котельниковым; к удивлению Кешки, все трое смеялись.

К ним подошли и Любимов с Ефимом Кузьмичом, и сразу прибежал сюда же сменный мастер, а через ми­нуту пришли Полозов и Воробьев. Кешка понял, что сейчас все решится, и подошел поближе, но тут и Петь­ке Козлову стало любопытно, о чем говорит начальство, он тоже приблизился и попался на глаза начальнику цеха.

— А ну, молодые люди, идите работайте, — сказал Любимов.

Работать им было нечего: Кешка уже кончил смену, а Петькина карусель стояла. Но отойти пришлось.

Уходя с карусельного участка, Любимов задержался с Воробьевым и Ерохиным; Кешка слышал, как он ска­зал:

— Сходите, узнайте точно, чем он болен и когда выйдет. Сумеете усовестить — еще лучше. А там видно будет.

— Если подойти психологически, как же не усове­стить? — убежденно сказал Ерохин. — Ведь рабочий же человек!

— Ну-ну, — проворчал    Ефим    Кузьмич, — уговори, пусть выздоровеет без «аккордной».

Ерохин и Воробьев оделись и ушли, а Кешка с Петькой помчались смотреть испытание регулятора: если украдкой взобраться на лесенку, по которой поднимают­ся к своим кабинам крановщицы, прекрасно все видно.

Полозов проводил начальника цеха до стенда:

— Конечно, риск есть, Георгий Семенович. Но ведь надо же когда-нибудь решиться и нарушить эту монопо­лию.

Любимов страдальчески морщился и жевал губами. Он и сам понимал, что нельзя держать цех в зависимо­сти от двух избалованных, заносчивых «тузов», что это становится нелепым пережитком прошлого, что для того и перевел директор двух квалифицированных ка­русельщиков. Но тот же директор своим приказом о но­вом сроке поставил его в исключительно трудное поло­жение. И что тут придумать, чтоб не прогадать? Ждать выздоровления Торжуева? Тогда цилиндр задержится дня на три. Белянкину одному не справиться быстрее. Допустить Ерохина? Тогда цилиндр поспеет в срок, но в том случае, если Ерохин не запорет. А если запорет?  Проще всего было бы пойти на незаконную, но такую удобную сделку с «тузами» — приплатить им аккордно кругленькую сумму... Но этого делать нельзя: сразу поднимется шум...

— Знаете что, Алексей Алексеевич, — сказал он, не глядя на Полозова, — дело это ответственное и партий­ное. Ерохин — коммунист, да и речь идет о выполнении социалистического обязательства, то есть опять таки о партийном, общественном деле... Не буду я решать один! Ефим Кузьмич — старший мастер и к тому же секретарь партбюро. Если выяснится, что Торжуев и завтра не выйдет, пусть Ефим Кузьмич решает сам. Возьмет на свою ответственность — что же, ставьте с завтрашнего дня Ерохина. Я и приказывать не буду, и возражать... тоже не буду.

— Понятно, — сказал Полозов, притушив улыбку.

Он заспешил к Ефиму Кузьмичу, а Любимов мед­ленно пошел на стенд. Решение было самым легким, но от него остался противный осадок,— струсил.

Когда они вышли за ворота завода, Воробьев нароч­но пошел медленнее — его не особенно тянуло туда, куда их послали, зато хотелось поговорить с Ерохиным, бла­го представился случай.

Ерохин ему нравился и немного удивлял его.

Человек молодой, но бывалый, прошедший с передо­выми частями советских войск до Берлина, Ерохин со­хранил какую-то наивную чистоту души, словно и не предполагал, что среди хороших людей есть и плохие, и мелкие, и фальшивые люди, словно ему и в голову не приходило, что его доверчивая откровенность может вызвать не только сочувствие, но и насмешку.

— Вот ведь как получилось, — говорил он новым то­варищам в первый же день своего появления в цехе, — а я как раз собрался на юг ехать, хотел месяца три за свой счет просить. У меня жинка скоро родить долж­на, а под Херсоном мои старики живут, все-таки спокой­нее было бы возле мамы... А тут вдруг к вам перево­дят. Теперь, пожалуй, и неудобно проситься, да?