Котельников рассеянно со всеми поздоровался, сел в кресло, закурил и сказал, ни к кому не обращаясь:

— Ну-с, посмотрим.

Он силился казаться спокойным, но все знали, что в дни испытаний он ходит сам не свой.

Вслед за ними пришел Ефим Кузьмич с Воробьевым и другими парторгами участков.

— Ну, хозяйка,  показывай, чем богата, — сказал Ефим Кузьмич и положил перед собою потрепанную записную книжку.

— Ой, многим богата! — сказала Валя, раскрывая тетрадки.

Ежедневно Полозов, Карцева, Воробьев и их добровольные помощники проводили по участкам, по брига­дам, в группах рабочих одной специальности совещания по плану. С этих совещаний к Вале стекались замусо­ленные, торопливо исписанные листки протоколов, со­ставленных из одних предложений.

Ефим Кузьмич интересовался предложениями, но еще больше людьми, вносившими их.

— Смотри-ка, Петунин заговорил! — восклицал он, просматривая протоколы и торопливо записывая в свою книжечку новую фамилию. — И как толково заговорил! Мо-ло-дец! Гриша! — окликнул он парторга участка, где работал Петунин. — Возьми себе на заметку Петунина. А это кто такая — Афоничева? Не знаю такой. Т. А. Афоничева... Фу ты, это же тетя Таня, сверлов­щица, знаешь, толстенькая! Ах, умно придумала!

Он немного терялся, Ефим Кузьмич, перед обилием новых имен и новых предложений. Казалось, знал, от кого можно ждать толку, кому можно поручить общест­венное дело, а кому нельзя — завалят... А тут будто поток хлынул и поднял новые пласты, и оказалось, что цех богаче людьми, чем думалось, а работали до сих пор недоверчиво, робко.

Аркадий Ступин, хмурясь и ни на кого не глядя, вошел в комнату и протянул Вале две скрепленные бу­мажки.

— С пятого участка, — сказал он и остановился, пе­реминаясь с ноги на ногу.

— Спасибо, Аркаша, — бросила Валя и углубилась в чтение протокола.

Аркадий постоял-постоял и вышел в коридор, осто­рожно прикрыв за собою дверь.

— Этот молодец еще покажет себя, — сказал Ефим Кузьмич. — Ты, Валюта, его не презирай, не смотри, что у него такая слава. Скажу тебе по секрету: и у меня в ранней молодости всякое бывало. Ты смотри, что у че­ловека внутри заложено.

— А почему я должна смотреть? — с гримаской воз­разила Валя. — Вы это Пакулину скажите, Ступин в его бригаде. А мне он ни к чему.

Гаршин вдруг обернулся к Вале и шутливо вздохнул:

— Вот и влюбляйся после этого! А, Ефим Кузьмич? Человек обмирает, а ей и дела нет. Нет, надо уходить, пока сам не влип!

И он пошел к двери, довольный собою и другими, беспечный, как всегда. Валя не сразу опомнилась и не сразу догадалась отвести взгляд от двери, за которою он скрылся.

У входа в цех на Гаршина с разбегу налетел какой-то растрепанный и неказистый паренек. Паренек отско­чил, прижался к двери и виновато сказал:

— Ох, простите, Виктор Палыч!

— Хорошо, что на меня, а кабы на стенку — своро­тил бы! — строго сказал Гаршин, щелкнул паренька по затылку и прошел мимо.

Кешка Степанов растерянно посмотрел ему вслед. Этот добрый, но забывчивый инженер вызывал у него восхищение и обиду. Кешка не мог понять, почему Гар­шин заступился за него в тот несчастный день, когда он украл у Ступина завтрак, и почему, сказав: «Ты теперь мой и без меня дышать не смей», — тотчас начи­сто забыл про него.

С того несчастного дня Кешка много раз нарочно попадался Гаршину на глаза, но Гаршин, видимо, даже не узнавал его. Зато нельзя было не восхититься тем, как Гаршин весело и затейливо ругается, нельзя было не прислушаться, когда Гаршин поблизости шутит с кем-либо и заразительно хохочет, так что слышно в дальних углах цеха. Если бы Кешку спросили, на кого он хочет быть похожим, он без колебаний сказал бы: на Виктора Палыча. Вот настоящий молодец! Кешка пытался ходить размашисто, как Гаршин, пробовал так же затейливо ругаться, так же лихо набекрень, как Гаршин кубанку, надевал свою потертую шапчонку, но сам понимал, что не получается у него настоящего фор­су; а за ругань Кешке неизменно попадало.

«Хорошо, что на меня, а кабы на стенку — своротил бы!» — повторил про себя Кешка и со вздохом признал­ся, что никогда не сумеет так шикарно шутить.

У двери технического кабинета маячила высокая фи­гура, внушавшая Кешке страх. Он остановился, не зная, как проскочить мимо Аркадия Ступина: после истории с завтраком Кешка избегал его. Но дело, ради которого Кешка помчался к Карцевой, не терпело отлагательств.

Набравшись храбрости, Кешка сунул руки в карма­ны и размашисто, подражая Гаршину, пошел прямо на своего противника. Аркадий как-то недоуменно оглядел Кешку и отвернулся. Кешка поспешно юркнул в дверь кабинета. Мог ли он знать, что его враг полон тоскливой зависти: Кешка — тот самый Кешка! — свободно входит в заветную комнату, а у него, у Аркадия, ноги прира­стают к полу...

Технический кабинет быстро заполнялся, как всегда в этот час после утренней смены.

Пристроившись за партой, Полозов просматривал чертеж, в то время как автор предложения, нависая над партой, водил темным от металлической пыли паль­цем по чертежу и убежденно доказывал:

— Это ж позволит механически шлифовать разъем­ные части! Мы ж их сейчас вручную, шабровкой! А тут сколько рабочих высвободится! Сколько времени выга­даем!

На другой парте сидел верхом Бабинков, а перед ним стоял один из двух новых, недавно переведенных из другого цеха карусельщиков — Михаил Ерохин.

— Перевели — так и расскажите все приемы обра­ботки турбинных деталей, — говорил Ерохин обижен­но. — Что же это получается? На нас все простые рабо­ты сбросили, а к самым сложным и не подступайся? Как-никак и я и Лукичев по шестому разряду работали!

Новые карусельщики очень интересовали Кешку, го­раздо больше, чем собственные успехи. Сеня Лукичев был очень молод и казался Кешке самым обыкновен­ным парнем, однако у парня был шестой разряд и он собирался тягаться с такими мастерами, как Белянкин и Торжуев, что пленяло воображение всех мальчишек на участке. Ерохин же вообще был человек удивитель­ный, он смущал Кешку до того, что при нем Кешка и не ругался, и не озорничал, и не знал, как себя вести. Он был со всеми до удивления вежлив и даже Кешке гово­рил «вы». Придя в цех, он с охотой взял в подручные одного из тех парней, что слыли в цехе «неприкаянны­ми», — Ваню Абрамова, здоровенного детину, которого считали безнадежным тупицей. Кешка не раз озорничал вместе с Ваней Абрамовым и прекрасно знал, что Ваня никак уж не тупица, а притворяется дурачком, чтоб его оставили в покое. Единственным настоящим пристра­стием Вани был цирк; отменный силач, Ваня тайно меч­тал стать акробатом или борцом.

Чем воздействовал Ерохин на своего ученика, никто не знал, но Ваня как-то вдруг и всей душой привязался к своему учителю, смотрел ему в рот, когда тот что-либо объяснял, и аккуратнейшим образом посещал занятия по техническому минимуму. В цехе стало известно, что Ерохин был у Абрамова в гостях, что в воскресенье Ваня ходил с Ерохиным в цирк. Кешка издевался над приятелем и тайно завидовал ему вместе с Петькой Козловым, попавшим в подручные к Торжуеву.

Торжуева и Белянкина в цехе называли «тузами». Они очень много зарабатывали и вызывали у всех маль­чишек почтительное любопытство. Попасть к ним в под­ручные было интересно и очень выгодно: подручные за­рабатывали сдельно, с выработки карусельщиков.

Петька с тем и шел в подручные, молча стерпев негодование будущего учителя, — прежнего подручного, как более опытного, назначили к Сене Лукичеву. Каза­лось, тут-то Петька и приобретет мастерство! Но вышло иначе. Торжуев придирчиво обучал Петьку его непо­средственным обязанностям: чистить планшайбу от стружек, смазывать станок, крепить детали, подавать суппорты, крутя на мостике управления маховые коле­са, а к сути обработки деталей и близко не подпускал. Ваня Абрамов уже и чертежи начал читать, и понимал, когда какими резцами лучше работать, и замеры делал под руководством учителя, — Ерохин растил из него бу­дущего карусельщика. А Торжуев только отмахивался от назойливых расспросов ученика: