Однажды, проходя по заводскому двору, Григорий Петрович услыхал сильный, быстро нарастающий звук, похожий на рев водопада или на грохот ливня по же­лезной крыше.

— Ротор!

В специальной загородке, обнесенной металлической сеткой, на особом станке с чуткими приборами испытывался ротор — длинный вал с насаженными на него ко­лесами, ощетинившимися рядами лопаток. Это был ра­бочий организм турбины, ее богатырская мускульная сила.

Сейчас вал пришел в движение. Лопатки будто ис­чезли: стремительное вращение колес сливало их в сплошные кольца.

Григорий Петрович остановился неподалеку от сетки, рядом с Коршуновым и двумя мастерами — Клементье­вым и Гусаковым. У Коршунова, впервые после того как он запорол колесо, расправились плечи и лицо будто разгладилось под порывами ветра, поднимаемого вра­щением колес, в которые было вложено так много его труда. Пышные усы Ефима Кузьмича подрагивали на ветру, а жидкие усы Гусакова так и мотало.

Станок выключили, но ротор еще долго не мог успо­коиться, неохотно замедляя вращение.

Рабочий, производивший испытание, полез на ротор и прицепил к одной из лопаток переднего колеса ма­ленький груз. Шла балансировка ротора — проверка пол­ной точности его веса по всей окружности колес.

— Сила! — почтительно сказал Ефим Кузьмич. Они впервые видели ротор такой мощи.

У Немирова зрелище этой силы вызывало ответный подъем всех душевных сил.

— Слушайте, отцы! — закуривая и давая закурить трем своим собеседникам, напрямик заговорил он. — Слыхали вы, что конструкторы недовольны регулятором? Что они разработали совсем новую схему, гораздо бо­лее прогрессивную и удобную в управлении?

— Краем уха слыхали, — ответил Ефим Кузьмич.

Гусаков ахнул:

— Неужто опять переделки будут? Вечная с ними волынка, с этими конструкторами!

— Так необязательно и соглашаться, — как можно беспечней заметил Григорий Петрович. — Первую отошлем со старым регулятором, а на других поставим новый. А то и отложим на будущее.

Старики разом повернули головы к директору, ста­раясь что-то прочитать в его лице. Коршунов стоял не­возмутимо, будто и не слушал.

Снова взревел воздух, сминаемый колесами ротора. Снова ударил в лица тугой ветер.

Зрелище покоряло, но все четверо ждали, когда за­тихнет этот все покрывающий шум.

— А новая схема много лучше? — спросил Гусаков, как только шум затих.

В этом был весь вопрос. Ради того, чтобы выяснить его, Григорий Петрович сидел над книгами и журнала­ми, крепчайшим чаем разгоняя сон.

— Ну, а если много лучше? — сказал он и отвернул­ся от стариков, чтобы не торопить их с ответом.

— Я так понимаю, что вы хотите получить наше мне­ние, старых производственников, — обстоятельно начал Ефим Кузьмич. — Что таить, в цехе будет много вор­котни. Но мое мнение такое: если эта новая штуковина много лучше старой, как мы в глаза посмотрим заказ­чику? Отправим в Краснознаменку первые две турбины. На обеих та же заводская марка. Как же так, скажут, завод прославленный, работали ленинградцы, сдали нам две машины, на одной регулирование — любо-дорого, а на другую пороху не хватило?

Все трое живо представили себе незнакомых, но очень понятных людей — тех, кто с уважением и дове­рием примет в свои заботливые руки новые турбины с отлитой на крышке заводской маркой — три буквы в середине миниатюрного рабочего колеса — «ЛКТ» — Ленинградский «Красный турбостроитель».

Должно быть, и Коршунов представил себе то же самое. Не оборачиваясь, он внятно сказал:

— Как ни трудно, а позорить завод еще хуже.

Через несколько минут Григорий Петрович взбегал по лестнице тихого домика, окруженного молодыми де­ревцами, на которых уже наметились бугорки почек.

— Добрый день, товарищи!

Конструкторы и чертежницы не успели ответить, а он уже пронесся мимо них, веселый, ворвался к Котельникову:

Ну, герой, объясняй еще раз все сначала. И с тер­минологией не стесняйся: образованный!

Было приятно и даже изумительно — глаза как бы прозрели, они свободно выхватывали из затейливых ли­ний чертежа самое главное, мозг как бы прояснился, на лету понимая каждую мысль конструктора. Схема ожила, и ее красивая простота стала наглядной. Ни слова не говоря, он схватил телефонную трубку:

— Дмитрий Иванович, срочно приходите к Котельникову!

Взял Котельникова за плечи и крепко сжал их:

— Эх ты, голова-головушка! Если бы к твоему та­ланту да еще смелости побольше!

Отпустив удивленного конструктора, он уже звонил своей секретарше:

— Немедленно ко мне, в конструкторское главного технолога, начальника производства, начальника фасоннолитейного и турбинного цехов!.. Да, из турбинного еще Полозова!

Он, смеясь, посмотрел на Котельникова:

— Чего глаза таращишь? Не понимаешь, из-за чего шум? Будем менять регулятор и на первой. На первой, Котельников, на пер-вой! Не выпущу я с завода такую турбину без достойного ее регулятора! А ты, молодец, почему не требовал? Раз понимал, что хорошо приду­мали, должен был до хрипоты спорить, а на своем на­стоять!

Котельников смотрел на директора с такой не­скрываемой восторженной любовью, что Григорий Пет­рович вдруг смутился:

— Ну-ну, настраивайтесь-ка на деловой лад, сейчас будем кумекать, как с этим делом поспеть. Новый регу­лятор потребую к началу монтажа, а первую сдадим без задержки. Не воображайте, резать себя из-за ваших идей я не собираюсь.

И вот он настал, долгожданный час!

После многодневных усилий, волнений и споров, пос­ле многих удач и побед, которых долго добивались, чтобы мимолетно порадоваться, сказать: «Ну, наконец-то!» и, облегченно вздохнув, тут же отдаться другим заботам, — настал в суете и тревогах долгожданный час, когда мощная и прекрасная машина оказалась закон­ченной до последнего болтика, до последнего витка по­следней гайки.

До того как она воплотилась в металле, десятки кон­структоров переработали весь опыт турбостроения, что­бы использовать его в новом образце более остроумно, экономично и хитро, повышая КПД — коэффициент по­лезного действия, — заключающий в себе целые поэмы человеческого творчества, дерзаний, неудач и открытий.

Язык техники — сухой язык расчетов и формул, но творчество всегда поэтично, и в каждой добытой твор­чеством формуле заключена взволнованная и упорная душа человека-творца. Ночи раздумий и долгие часы не­утомимо повторяемых и видоизменяемых опытов, когда исследователь беспощадно откидывает взлелеянные им предположения, ищет новых решений, проверяет, опять откидывает; опять ищет и наконец находит счастливое решение, — вот что таит в себе маленькая формула, су­хой технический расчет, на основе которых возникают самые величественные машины.

Чтобы создать вот эту турбину, более совершенную и экономичную, чем все существовавшие до сих пор, и повысить на один процент — только на один процент! — коэффициент полезного действия, сотни людей отдали напряжение своей мысли, таланта и воли. Находки уче­ных и конструкторов соединялись с кропотливым тру­дом сотен их самоотверженных и старательных помощ­ников — лаборантов и чертежников. Тысячи чертежей распластались у ее колыбели — на столах технологов, в конторках мастеров, на станках рабочих.

Прежде чем новая машина стала такою, как она есть, тысячи людей и сотни механизмов работали на нее: добывали руду и уголь, плавили металл в домен­ных печах и мартенах, создавая для нее жароустойчи­вую сталь, прокатывали огненные слитки между валка­ми прокатных станов, вытягивали, обминали, отливали в формы, закаляли для нее отливки, которым предстояло превратиться в тысячи ее деталей.

Сотни станков обдирали, обтачивали, резали, свер­лили, шлифовали грубые куски металла, превращая их в сверкающие части точнейшего механизма. Громоздкая, тупорылая отливка становилась гладким, блестящим валом, готовым безотказно вращаться со скоростью трех тысяч оборотов в минуту. Другая, странно причудливая многотонная отливка, лежавшая в груде земли как ока­меневшее доисторическое чудовище, преображалась в надежный и емкий корпус, призванный держать в своем наглухо закрытом чреве страшную силу рвущегося впе­ред пара. Маленькие, затейливой формы кусочки нержа­веющей стали превращались в лопатки турбинных ко­лес, и тысячи этих неутомимых работяг готовились при­нимать на себя, направлять и использовать неуемную силу пара для создания того, ради чего и существовала эта огромная машина, — энергии.