— Какая песня, аж за душу берет, у слушателя невольно слезы на глаза наворачиваются! — с восхищением сказала Фарида.
— Да, милая, ты права — сказал Гурракалон, и помахал рукой Мекоилу и Зулейхе, которые забрались на балкон шкаф-школы Далаказана и весело улыбались.
Гурракалон продолжал:
— Я с детства люблю поле, особенно хлопковое. Поле для меня — это музыка! Шопен! Штраус! Шуберт, Шостакович! Поле — далекое мое детство! Воспоминание! Помню, поздней осенью мы, ребятишки, выходили на вспаханное поле и из больших пластов строили амбразуры. Прикрываясь за этими укрытиями, мы голосами стреляли друг в друга из винтовок и пистолетов, которые мы выстругали из гузапаи — сухих стеблей хлопчатника.
— Та-та-та! Та! Та-та-та! Эй, Абдельвахид, ты умер! — кричал я тогда, стреляя в своего лучшего друга.
— Нет, я не умер! Я просто ранен! — кричал в ответ Абдельвахид!
— Нет, я застрелил тебя, и пуля попала тебе в сердце! Ты погиб! — настаивал я.
Зря я так кричал тогда, Фарида, зря! Потому что, спустя годы, мы выросли и пошли в армию, служить Советскому Союзу. Я в Россию, а мой друг детства Абдельвахид — в Афганистан. Там он и погиб — сказал Гурракалон, скорбно глядя вдаль с коробком хлопка в руке.
В это время высоко в небе послышались журавлиные голоса, и все, кто работал на хлопковом поле, долго смотрели вверх, любуясь красотой полёта медленно улетающих вдаль птиц. Журавли летели высоко, выстроившись клином, переполняя небо своими криками.
— Пузатый ученик с лысой головой, с ученической сумкой на плечах! Быстро забирайтесь на крышу шкаф-школы и переведите речь улетающих на юг журавлей! — крикнул Далаказан.
— Хорошо, товарищ учитель! — сказал пузатый милиционер, с лысый головой, с ученической сумкой на плечах и, пыхтя и кряхтя, забрался на крышу шкаф-школы домли. Потом принялся переводить печальные слова журавлей.
— Я задаю им вопрос: — Крук — крук — крук?! То есть куда вы летите-ее-ее, граждане журавли-ии-ии?! — начал он.
А вожак журавлей мне отвечает:
— Крук — крук! Ну, ты пузатый милиционер с лысый головой и с ученической сумкой на плечах! Глупые вопросы задаешь! Куда же еще нам лететь?! На юг, конечно! Прощайте, сволочи двуногие! Из-за вас, из-за неправильного распределения водных ресурсов в Средней Азии не осталось чистых водоемов и лугов! Год за годом всё труднее становится жить, где зеленые луга покрывают солёные пески, уничтожая прекрасное Аральское море! Не осталось в водоемах лягушек, чтобы полакомится ими! А поэты ваши пишут стихи о том, что мы, летая над осенними просторами плачем! А что нам остаётся делать? Мы не можем смеяться, когда глупые люди загрязняют окружающую среду, применяя для уничтожения сорняков и насекомых-вредителей ядовитые препараты. Они бездумно опрыскивают хлопковые плантации опасными пестицидами! А ты говоришь, куда летите?! Тебе какое дело, пузатый ученик с лысой головой с ученической сумкой на плечах?! Мы, слава богу, не люди, а свободные журавли! Куда хотим, туда и летим! Или ты хочешь установить для нас, журавлей, визовый режим?! Даа-аа, видно, в этих краях не только людям, но и птицам стало невозможно жить! Всё! Мы улетаем, и больше никогда не прилетим в эти края!
Пузатый милиционер с лысой головой и с ученической сумкой на плечах, стоя на крыше придвижной шкаф-школы профессора Далаказана — перевёл слова вожака журавлей. Все, кто услышал слова журавлей в переводе на узбекский язык, взгрустнули, глядя вслед журавлиной стаи, которая покидала грустное небо осеннего Таппикасода.
— Да-аа — сказали они, вздыхая, и задумались.
Домля Далаказан вытер слезы своей поношенной тюбетейкой, которой он махал журавлям, как бы прощаясь с ними. Осенние поля словно осиротели после того, как умолкли голоса журавлей, которые растворились за горизонтом в голубизне небосклона. Сельчане стали задумчивыми и молчаливыми. Фарида с Гурракалоном тоже. Они работали, молча собирая хлопок. Человеку, который собирает хлопок, приходится нелегко. Дело в том, что ему или ей приходится гнуть спину, работая внаклонку, передвигаясь по труднопроходимым рядам, на ходу собирать хлопок, волоча при этом тяжелый фартук, набитый хлопком. Через час у хлопкороба появляется боль в бедрах, и ему трудно расправить свою спину. Одним словом, выращивание и сбор хлопка — это адский труд! А еще хлопкороб глотает на десерт добрую порцию ядовитых дефолиантов-пестицидов и других гадостей. Наши герои романа Фарида и Гурракалон устали, собирая хлопок без отдыха, и решили немного передохнуть. Супруги свалили наполненные хлопком фартуки на небольшую площадку, которая называется «хирман», и легли на мягкую кучку хлопка, как в стог сена на лужайке. Они молча смотрели на вечное бескрайнее небо, где медленно проплывали белые, как узбекский хлопок, облака, которые устремлялись неизвестно куда. От усталости, словно под наркозом, Фарида уснула, и ей приснился сон. Она увидела небо поле, в котором трудился тракторист Газинияз. Он вёл громадный хлопкоуборочный комбайн с голубыми бункерами и собирал хлопок один в бескрайнем космическом безлюдном хлопковом поле, напевая грустную песню о своей несостоявшейся любви, о девушке по имени Шахзода, которую он безумно любил. Горькие слезы катились по его небритому лицу, и время от времени он утирал их краем телогрейки, держа в зубах горящую, начиненную горьким табаком сигарету без фильтра. А слезы всё лились, и Газинияз вытирал их то в кепке, то рукавом телогрейки. Не останавливаясь ни на минуту, он работал, ловко управляя хлопкоуборочной машиной, и когда наполнялись бункеры, сваливал собранное белое золото на огромную площадку. Когда он вываливал хлопок из сетчатого бункера, его хлопкоуборочный комбайн широко расправлял бункеры, словно крылья, возвышаясь над хирманом, как космический трансформер, который воюет с гуманоидами в межгалактических звездных воинах. Бесценное белое золото вываливалось из бункера на специально приготовленную огромную площадку, образуя высокие, как Тянь-Шань, белоснежные горы из хлопка.
Неожиданно на хирман приехали на своем служебном «Виллисе» председатель колхоза товарищ Турдиматов Турсун Тарранович и агроном Пиллаев. С ними был безбородый неокоммунист с прозрачной нагарой подмышкой. Аграном Пиллаев в длинном брезентовом плаще с капюшоном, в брюках-галифе и в сапогах как у Адольфа Гитлера, остановил Газинияза. Тот заглушил мотор хлопкоуборочной машины и спрыгнул из кабины.
— Здравствуй, дорогой Газинияз, наш ударник труда! — сказал аграном Пиллаев. — Мы с нашим уважаемым председателем колхоза товарищем Турдиматовом Турсуном Таррановичом приехали, чтобы прикрепить к твоей груди высшую государственную награду — Орден Отечества!
С этими словами агроном Пиллаев сделал знак рукой, и безбородый неокоммунист начал играть на нагаре.
— Дан-дала-дидан! Дин-дала-дидан! Дан-дала-дидан! Дан-дала-дидан! Дан-да-дидан — дан-дала-дидан!
Тут откуда ни возьмись, появился учитель птичьего языка и литературы домля Далаказан Оса ибн Коса. Он начал танцевать, вращаясь как смерч в такт ударов нагары со своей неизменной шкаф-школой на спине, крича.
— Жить-жить-житталалалу-лалула! Жить-жить-житталалалу-лалула!
Рядом с ним танцевал низкорослый пузатый милиционер с лысой головой и с ученической сумкой на плечах, с кривыми ногами, с фонарём в руке, вскидывая брови и мотая шеей. Другие ученики шкаф-школы домли Далаказана тоже танцевали, напевая на птичьем языке веселые песни о счастливом детстве. Председатель колхоза товарищ Турдиматов Турсун Тарранович прикрепил орден к телогрейке тракториста Газинияза, поздравив его с выполнением намеченного годового плана по сбору хлопка. Газинияз улыбался, утирая слезы своей клетчатой кепкой, и снова загремела нагара в подмышках неокоммуниста.
— Дан-дала-дидан! Дин-дала-дидан! Дан-дала-дидан! Дан-дала-дидан! Дан-да-дидан — дан-дала-дидан!
Но веселящиеся не заметили, как к хлопковым горкам, которые тянулись сквозь облака к небесам, тихо подкрался злой сапожник и опасный рецидивист Абу Кахринигман бужур Каландар Дукки Карабулут Ибн Абдель Касум. Он принёс собой канистру с бензином. Абу Кахринигман бужур Каландар Дукки Карабулут Ибн Абдель Касум незаметно облил гору белого золота бензином и, щёлкнув зажигалкой, поджог народное добро. Начался пожар, который покрыл небо огнём и дымом. Первым эвакуировал себя Председатель колхоза товарищ Турдиматов Турсун Тарранович, который спешно сел со своим шофером в служебный «Виллис». За ним побежал, вопя от страха, агроном Пиллаев. Тракторист Газинияз запрыгнул в кабину своего комбайна, словно воин-индеец, который садится в седло своего коня, и уехал на большой скорости со злополучного места, подальше от пожара.
