Потом поставил на стол полиэтиленовый пакет с продуктами, поднял Мекоила и Зулейху и поцеловал их в щечки.

— Дай Бог, сбылись твои мечты, сынок, плакала Фарида, благословляя своего сына.

Она ещё сильнее заплакала, когда Ильмурад захромал.

— Ты до сих пор хромаешь. Что с твоей ногой, сынок? Опять упал, что ли, с лестницы? — спросила она.

— Да ерунда, мама, ты не беспокойся. Старые раны — ответил Ильмурад и, чтобы не слышать пытливых вопросов матери, он повернул беседу в другое русло.

— Рано утром я приехал из города и долго стучал в ворота, но никто не откликнулся. Вокруг туман. Во дворе лает собака. Думаю, неужели мама приобрела пёсика? Я радовался и одновременно беспокоился за собаку, подумав, что её тоже отец со своими друзьями может съесть, сварив из неё суп.

Минут через пятнадцать из дома вышла какая-то женщина и, успокаивая собаку, подошла к воротам. Когда она открыла ворота, я увидел, кто это. Это была твоя подруга Сайлихон-апа, которая каждый год ездит в Дубай за заработками. Сначала я подумал, что она пришла в гости к тебе. Потом, приглядевшись внимательнее, я удивился. Она была в махровом халате. В этот момент открылась дверь, и во двор вышел незнакомый мужчина. Обращаясь к Сайлихон-апе, он сказал:

— Света, любимая, ну, кто там беспокоит нас в столь ранний час? Сколько секунд мы не виделись с тобой, дорогая! Я соскучился по тебе! Разлука засосала меня! Вернись поскорей! — сказал он громким голосом.

— Сейчас, мед мой, потерпи! — крикнула в ответ Сайлихон-апа. Увидев это и услышав их странный разговор, я удивился ещё сильнее. Потом спросил, где, мол, моя мама, братишка с сестричкой и бабушка.

— Бабушка твоя умерла. А твоя мама продала дом и переехала на полевой стан — сказала она.

Я говорю, как это, продала дом и переехала?

— Здесь тебе не справочное бюро. Иди, спроси у своей мамы! — сказала она и закрыла ворота на засов. После этого я пришел сюда. Ничего, мама, не расстраивайся, всё будет хорошо. Конечно, жалко, что бабушка умерла, но самое главное это то, что ты и мой братишка с сестренкой живы и здоровы — сказал Ильмурад успокаивая маму.

— Умница мой — сказала Фарида, обнимая и поглаживая волосы Ильмурада.

— Это ещё не всё — сказал Илмурад и продолжил:.

— Иду я по улице, и слышу, около здания почты кто-то зовёт меня. Смотрю — участковый милиционер Базарбай-ака. Я подошел, мы поздоровались.

— Ильмурад, хорошо, что встретил тебя. Где ты вообще шляешься? Почему тебя не видно? Или ты тоже пошел по стопам своего отца? Записался добровольцем в армию алкашей? Или, наоборот, читаешь Коран в подпольных жуджрах с ваххабитами, чтобы свергнуть конституционный строй нашей страны? Чтобы стать, как там, они себя называют, моджахедам? Предупреждаю — если это так, опомнись чувак, пока не поздно. Не то сгниешь в тюрьме! Гарантирую! — сказал он.

Я говорю, что Вы, о чём Вы говорите, Базарбай-ака! Какая худжра, какие ваххабиты? Я раньше работал грузчиком на базаре, чтобы помогать маме, кормить семью. Сейчас я учусь у великого сапожника Абу Кахринигмана бужур Каландар Дукки Карабулут Ибн Абдель Касума. Хочу стать большим и знаменитым сапожником как мой учитель — сказал я.

— Ну, если учишься на ремесленника, это хорошо. Профессия башмачника тебе очень к лицу. То есть твой внешний вид очень напоминает внешность сапожника. Насколко мне известно, ты сейчас идешь в полевой стан, к своей маме, да? Ты отдай Фариде-апе вот эту повестку — сказал участковый Базарбай, и, сняв фуражку, достал из неё повестку в следственный изолятор, где велось следствие по делу моего отца. Он требует, чтобы ты поехала на очную ставку с отцом. По-моему он снова натворил что-то по пьянке — сказал Ильмурад.

— Хорошо, сынок — сказала Фарида, бегло прочитав повестку.

— Видимо, тебя сам Бог послал, сынок. Ты присмотри за сестричкой и братишкой, я поеду к следователю. Иначе они могут приговорить твоего отца к длительному сроку тюремного заключения с фабрикованными обвинениями — сказала Фарида.

Она так и сделала. Поехала к следователю. Фарида в первый раз в своей жизни перешагнула порог следственного изолятора. Она не только там прокуроров и следователей, но даже милиционеров боялась как огнедышащих драконов. Но следователь Камаридинов оказался человеком с открытой душой. Он вежливо указал на стул, предлагая Фариде сесть. Потом объяснил о её законных правах, которые она может использовать в ходе следствия. Потом началась очная ставка. Конвоиры привели мужа Фариды со связанными веревкой руками и посадили его на стул. Постриженный наголо Худьерди, вместо того, чтобы поздороваться с женой, запел отрывок из тюремной песни.

Следователь тут же прервал его песню и сделал упрек:

— Гражданин подозреваемый, прекратите художественную самодеятельность! Вы находитесь в следственном изоляторе, а не в доме культуры! — сказал он.

— Гражданин начальник, чуть что, начинаете качать права, а сами привели меня, связав мне руки веревкой как в средневековье, когда преступников вели к глубоким тёмным зинданам, чтобы затолкнуть их туда, связав руки веревкой. Я хочу и требую, чтобы вы повели меня в зал суда в наручниках, как это делают в цивилизованных странах. А то стыдно сидеть перед публикой в обезьяннике со связанными веревкой руками. Там будут присутствовать журналисты, правозащитники из многих стран. Они сфотографируют меня со всех сторон и опубликуют их в своих газетах «Ню Йорк таймс», «Франс пресс», «Гардиан», «Комсомольская правда» и так далее. В интернете тоже. А что скажут люди за рубежом, когда увидят мою фотографию, с связанными веревкой руками? Они просто смеяться будут, мол, у этих бедняков не оказался даже наручников. Вы хотите, чтобы таким образом опозорить нашу страну перед мировым сообществом? — сказал Худьерди.

— Да Вы сильно не переживайте, гражданин подозреваемый. В нашей стране суд осуществляется оригинальным способом. То есть в зал суда мы не пускаем всяких там правозащитников-шарлатанов и журналистов-провокаторов с фотокамерой. Вы отвечайте на поставленные вопросы.

— Это Ваша жена? — спросил он.

— Да, а что? — ответил вопросом на вопрос Худьерди.

— Вы избили её в тот дождливый ночь? Если да, то за что? Как Вы там вообще оказались? — снова спросил следователь.

— Не помню, гражданин начальник. В ту ночь я был пьяным, как говорится, на нашем жаргоне «Гижжака туппак», «Гишт — кирпич», «Монтировка» и тогдали — сказал Худьерди.

Обращаясь к Фариде, следователь спросил:

— Скажите, пожалуйста, гражданка Гуппичапанова, этот человек является Вашем мужем?

— Да — ответила Фарида.

— Вы утверждаете, что он Вас избил? Если да, то за что? — снова задавал вопрос следователь.

— Ночью он пришел на полевой стан, где я живу со своими детьми и постучал в окно. Шел сильный дождь. Я вышла во двор и подошла к нему. Но тут Худьерди схватив меня за волосы и намотав их мне на шею, стал душить меня:

— Ты сука, даже не прикасайся ко мне своими грязными руками! Ты теперь не жена мне! Три талак тебе! Кому продала и с каким любовником поделила деньги?! Ты почему убила мою бедную маму?! Она служила тебе словно рабыня, а ты отравила её ядом! Бедная моя слепая мама не видела, когда ты подсыпала яд в её чай! Говори, проститутка поганая, куда девала деньги, говори! — кричал он с пеной у рта.

Я хотела закричать, чтобы позвать людей на помощь, но не могла! Я старалась всеми силами вырваться из петли, которая образовалось из моих волос. Наконец мне удалось выскользнуть из его рук, а он поскользнулся и упал на землю. Я начала ползти в грязи, желая избавиться от него, но мне не удалось сделать это. Худьерди держал меня за волосы и бил меня ногами по голове и животу, волоча меня и топча в грязи. Я в ужасе кричала, зазывая людей на помощь. Но на мой зов никто не откликнулся, так как полевой стан был далеко от села. Тут Худьерди снова поскользнулся и упал, ударившись головой о камень, и умолк. Я испугалась, подумав, что он умер. Я быстро нагнулась над ним, послушала его сердце и успокоилась. Он был еще жив. Тогда в голову мою пришла мысль о том, что надо немедленно связать ему руки и ноги, пока он не пришел в себя. Я так и сделала. Завязала ему руки и ноги бельевой веревкой, на которую я вешала для сушки стираную одежду. Потом волоком перетащила его на полевой стан и раздевшись, помылась стоя под холодной дождевой водой, которая лилась из крыши полевого стана. Потом оделась и, принеся одеяло, завернула в него мужа. Я просидела до утра, не сомкнув глаз, рядом с Худьерди. Потом уснула. Утром пришел бригадир Довул и, узнав о случившемся, позвонил участковому милиционеру Базарбаю.