Не реквием Ревут винты аэродромов. Зол ветерок. Мороз жесток. И среди прочих летчик Громов Ведет машину на восток. Да, Громов. Но не тот, что славен И на служебной высоте, А тот, что под Смоленском ранен И вылечен в Алма-Ате. Война его не изломала В окопах на передовой, Хотя волною аммонала О землю била головой. Он был в бинтах и в гипсе белом, Как неживое существо. И смерть белогородским мелом Весь месяц метила его. Но выдержал орел-курянин, Кость курская — она прочна. В анкетах Громов пишет «ранен», Перечисляя ордена. Но их не носит, слишком скромен, Геройством хвастать не спешит. Я им любуюсь: как он скроен, Как склепан, как надежно сшит! Он из кабины смотрит прямо, Уверенный в самом себе. И солнышко лучом вдоль шрама, И светлый зайчик на губе. О, сколько не пришло! Он знает. Счет всем потерям не забыт. Прочь реквиемы! Громов занят — Посадку дали. Он рулит. 1962 * * *
Соловей распевал при мамонте, Когда не было льдов у планеты. Не обученный книгам и грамоте, Дикарей выводил он в поэты. Соловей распевал при Мамае, Тешил смердов и голытьбу. И напрасно его принимали За разбойника на дубу! Соловей распевал при Гитлере. Мы тогда понимали, что он Ободряет Россию: враги твои Уберутся когда-нибудь вон! Он от горя, что рыскают волки, В диких зарослях плакал навсхлип. Никогда его песни не молкли, Никогда его голос не хрип. И теперь! Вы прислушайтесь ночью — Над собраньем ольховых тихонь Бьет по песенному узорочью И бежит соловьиный огонь. Он погаснуть, я знаю, не может, Он в России легенда легенд. На лопатки его не положит Никогда никакой конкурент! 1962 * * * Я не думал печалиться, Когда не давали печататься! Я вставал, открывал сеновал, Шел к реке с полотенцем мохнатым И подсвистывал и подпевал В тон питомцам пернатым. Грабли брал, шел в луга, Где колхозницы пели. — Я теперь ваш слуга! — Докажи нам на деле! Ах, как сено шумело на вилах У проворных девиц! Сколько было там милых, Удивительных лиц! Ну, какие права мои Были тогда? Повторяли слова мои Люди труда. Почему повторяли, Не знаю и сам. Я слова говорил, Я слова не писал. Жил я устно, Жил не печатно, Жил не грустно, Жил не печально. Цвел мой стих на устах, Шел по кругу вприсядку, Жил в живых голосах Под гармошку-трехрядку. Ко мне за песнями шли Деревенские Дуни. Где-то ждал меня шрифт, Я о нем и не думал. Что мне сборник стихов, Что мне критиков мненье, Если девушки до петухов Распевали мои сочиненья! 1962 Муравей Без муравья вселенная пуста! Я в этом убежден, товарищи. Он смотрит на меня с куста И шевелит усами понимающе. Вся голова его — огромный глаз. Он видит все, что мы, и даже более. Я говорю: — Здорово, верхолаз! — Он промолчал. Но мы друг друга поняли. Я говорю: — Привет лесовику! Не слишком ли ты много грузишь на спину! А муравей молчит. Он на своем веку И тяжелей поклажу таскивал. Я говорю: — Прощай! — А он спешит По дереву, бегущему на конус. Поднимется к вершине и решит, Что делать дальше. Бог ему на помощь! И я пойду. И у меня дела. Ты знаешь, муравей, мой друг хороший, Природа и меня ведь создала, Что б я всю жизнь спешил с веселой ношей. 1962 |
