Старушка Старушка плетется, Беззубо смеется: — Ин, вишь, како дело, Коза продается! Сбывают нарошно, Не очень молошна. — Что пялишь глаза-то, Нужна, что ль, коза-то? Молоко густое… — И-и-и, мелешь пустое, Мы здешни, мы местны, Нам козы известны! — И дальше плетется, Беззубо смеется: — Что булки, аль сушки, Аль напросто черный? Да ты не втирайся, Уж очень проворный! А то вот — под шубу, И дело с концами! Где кашу-то брали? Какая — с рубцами? Вот на тебе! Пулей Лети за кастрюлей. Касатик, родимый, Уважь мне, старушке, Возьми без черёду, Всего-то две сушки. Да вы не орите, Берите, берите! Я так, попытала… Согнулася, встала… — Вчера ввечеру, Вот те крест напужалась, Вор, думаю, лезет, А вышло на жалость! Стоит на пороге В шинели безногий, Тощой, да небритый, Невзрачный, убитый: «Мне б ночь ночевать, Дом колхозника полон». Пустила. Побыл до утра и ушел он, Такие рассказывал страсти до свету, Спросила: «Ты плачешь?» «Слез, бабушка, нету! И жизнь мне постыла, И люди постыли. Поймешь ли ты это? Подай-ка костылик! Пойду потихоньку, Уже развиднелось». Мне бедному чем-то Помочь захотелось. Стою чуть не плачу: «Сударик, сударик, Возьми-ка сухарик, Возьми-ка сухарик!» — Довольно болтать-то! Четыреста, что ли? — Четыреста, милый! А сиверко в поле. Сердешный дойдет ли, Жену-то найдет ли? Чать, где-нибудь строит, Копает аль роет. Ведь ныне везде так: Всё эдак да эдак. Иззябла я что-то, И всю меня ломит, И в сон меня клонит, — Старушка плетется, Беззубо смеется: — Ин, вишь, како дело, Стемнело, стемнело! 1942 Мать
За забором домок, Над трубою дымок. В двух окошках свет, В третьем — нет. Стала сыну мать На войну писать. Ничего не слышит, Только пишет, пишет. «Сколько темных ночек Я не сплю, сыночек, Весть подай скорей, Поубавь скорбей! Ветер в поле кружит, Ох, и сильно вьюжит, Вьюге ни во что, Коль замерзнет кто». Вышла утром в сенцы, Защемило сердце, Намело сугроб, Ну, совсем как гроб. Мать по сыну плачет: Слезы в платье прячет: — Нет, не может быть, Чтобы был убит! На бугре домочек, Над трубой дымочек, Смеркнулся денек, Вспыхнул огонек. Мать сидит вздыхает, Скорбь не утихает. Ничего не слышит — Пишет… пишет… пишет! 1942 * * * Колокольчик позванивал Всю дорогу, Каждый встречный выранивал: — Ну, и народу! Присаживался иногда, Вынимал кисет. — Какие берут года? — Все! Впереди нас маячило Столько дуг, столько дуг. Что бы все это значило? Расставанье, мой друг! Расставались с тобой Мы на камском на льду. — Где тебя, дорогой, Я теперь найду? В синем ли небе звездочкой, В черном ли хлебе корочкой? На лугу былинкой? На шляху пылинкой? Пусть уж будет враг Подкопытный прах, А тебе под каской-невидимкою Сквозь бой пройти Невредимкою. Слезы наших разлук Я умел беречь. Я их помню, мой друг, Не о них речь. Слезы этой разлуки Камский лед прожгли. Они каплями ртути Сквозь меня прошли. Слезы этой разлуки, Как ртуть, во мне, Никогда их не высушить, Ни в каком огне! 1942 Загорода[1] Сильная, вороненая, Ни дождем, ни ветром не ронёная, На Ивана Купалу Не помялась, не упала, Вызрела, выстояла, Напоказ себя выставила, Напоказ, на виденье, Как невеста на выданье. вернуться Загорода — приусадебный луговой участок в Подмосковье. (Здесь и далее примеч. автора.) |
