Трапезничают снегири, Блюдя часы по солнышку. Попробуй Завтрак собери Не сразу весь, По зернышку! Нет-нет Да выронится «пинь!» Из птички с желтой грудкою, Да опрокинутая синь Посыплет Снежной крупкою. В лесу задумались дубы, Припоминая молодость. Один взмолился: — Не губи! Не надо, добрый молодец! — Не трону! Ширься! Вечно стой И множь свою фамилию, Своей зеленой красотой Веди нас к изобилию! По грудь, по пояс Снежный пух, Не укатаешь каталем. Кто изобрел бы Снежный плуг, Я был бы снежным пахарем. Иду, бреду, Совсем в бреду От снежного сверкания. Сороки вьются на виду, Вступают в пререкания. Пять суток спит Карга-пурга. Ни воя, ни рыдания. Стоит зима, Бела, Горда, Хранит свое приданое! 1951 В половодье Река изменила своим берегам И бросилась под ноги бору сосновому. Грачи подымают строительный гам, И делают старые гнезда по-новому. Вся в кружевах белых бушует вода, Воронками вьется и тянется пряжею. Ей стало легко, как избавилась льда, Что сдерживал удаль речную бродяжую. В снегу под кустом, словно чудо, возник, Чтоб слиться с своею родимою матерью, Весенний, певучий, прозрачный родник — Он здесь! Он работает! Будьте внимательны! Кой-где еще снежные стынут холсты В овражках, в ложбинках, под пнями и кочками. Задрогли до красного цвета персты, На вербах, стреляющих белыми почками. Ольха принялася пыльцу рассевать, Бессмертие ловят тычинки и пестики. А солнцу охота в лесах вышивать На белых полянах зеленые крестики. Беснуется, бьется реки баламуть, Не Ворей назвать ее можно, а Выскочкой. Ей время найдется еще отдохнуть, Успеет и облаком на небе выспаться! 1951 Маяковский
Ему толпа была по грудь. Он время мерил на столетья. Он смело мог во все взглянуть, И даже в дуло пистолета. Над дебрями лесных громад Он возвышался вечным дубом. Его стихи гудели гудом, Зовя, как вечевой набат. Поэзию раскрепостил Он богатырски, без оглядки. Простую речь в стихи впустил, Сняв с ямба барские перчатки. Он ни одной строкой не лгал. Не меньше Ленина он верил. И в революцию шагал Через одни и те же двери. 1951 Родное поле Серебристая гладь, белоснежная скатерть! Это русское поле, живые снега. Сколько жить мне придется, настолько и хватит Самой строгой и нежной любви для тебя. Ой ты, сердце, с чего так тревогу забило? Что в просторе нашло, коль не можешь ты спать? Не меня ль это поле вспоило, вскормило, Помогло матерински мне на ноги встать? Я стою. Я смотрю. Не могу наглядеться. Белый снег мне мигает веселой искрой. Уж не здесь ли прошло мое милое детство, Не по этой ли тропке я бегал домой? Рядом с полем дома, как сугробы большие. Из заснеженных крыш поднялися дымы. Смотрят на землю пристально звезды России, Им виднее всего, как мы вышли из тьмы. Провода прогибаются под бахромою, В них гудит и лютует седая зима. Свет уходит в деревню дорогой прямою, На тока — к молотилкам, к крылечкам — в дома. Там в деревне жива еще мама-старушка, Не ложилась, не впрок ей под старость спанье. Может, песни мои она ловит в наушник, А я на поле снежном пою про нее. Серебристая гладь, белоснежная скатерть! Это поле родное, живые снега. Сколько жить мне придется, настолько и хватит Самой строгой и нежной любви для тебя. 1952 * * * День светлеет, Зима теплеет. Март нет-нет Да зайдет к Апрелю. Скажет слово, Попросит пить. Даст! Не откажет, Как тут быть?! Солнце восхожее Стало восторженней, Заявляет морозу: — Тоже мне! Пустился в дерзания, Шлет замерзания, Не потерплю, Все растоплю! От моей золотой головы Люди ждут зеленой травы, Пуще злата Ждут хлебного злака. С сережек березок Летит пыльца, Желтая — в мать, Голубая — в отца! С крыш капель поет, Словно флейта: — Скорее бы лето! 1953 |
