Просился месяц ночевать

В забытой деревушке.

— Тебе привычней кочевать! —

Ответила старушка.

Засим захлопнула окно —

Чего пустое баить.

Сидит себе. В избе темно.

В потемках щи хлебает.

«Ну, что ж? Тогда устроюсь в стог,

На травяном постое.

У бабки нрав, видать, жесток,

С такой и спать не стоит!»

Наелся сена. Вышел пить,

В волне воды ломаясь.

«Не кипяченая! Как быть?

Я животом не маюсь!»

Напился. Фыркнул громко:

— Б-р-р-ы!

В себе души не чает.

И вот спустился под обрыв,

Там мельницу встречает.

На водяное колесо

Тотчас верхом уселся.

Не усидел на нем. Снесло.

Нырнул и осмотрелся.

Свои ученые умы

Ему представил омут.

Навстречу выплыли сомы,

Один рече другому:

— Какая светлость! Вот бы нам

Упрятать под корягу,

На удивление вьюнам,

И окуням-варягам.

Та мысль нечаянно далась

Красавцу в черном фраке.

Со дна решимость поднялась —

Мы говорим о раке.

Подплыл он к месяцу тогда

С огромными клешнями.

Что было дальше — навсегда

Останется меж нами.

Чего-то стоила гульба

По омуту светиле.

С тех пор с его большого лба

Отметки не сходили.

И коль рассматривать начну

Его лицо рябое,

Я вижу, что одну клешню

Он взял тогда с собою.

Пора подыскивать мораль

Писанию такому:

Старушка не пустила. Жаль!

Все было б по-другому!

Там, где никнут таволги,

Запевают иволги,

Где березы светятся,

На макушках вертятся.

Лезет в мысли заново

Сущая безделица:

«Иволга Ивановна» —

Кто назвать осмелится?

Кто ей скажет: — Милая?

Кто ей скажет: — Славная?

Запевай, не мешкая,

Песня в жизни — главное.

Кто же, кроме нашего

Брата, рифмой бьющего,

Может водки спрашивать

У совсем непьющего?

Может прозу выпеснить,

Дать ей душу певчую,

Может песней вытеснить

То, что в жизни не к чему?!

Осина и ель вперемежку.

Передники белых берез

Да груздь, что мадам сыроежку

Как будто бы замуж берет.

Изящные сгибы орешин —

Приспущенный зелени флаг.

На каждую ветку повешен

Ореховый грездень с кулак.

И посвист сосны корабельной,

Взлетевшей до облачных мачт.

И коршуна зов колыбельный.

Детей разлетевшихся плач.

Могучего дуба стовершье.

И тень и прохлада в листах.

Вот-вот и появится леший,

Чтоб лекцию лесу читать.

Иду я бесшумными мхами,

Что с древности стали седеть.

И брежу совсем не стихами —

Зову Берендея к себе.

Медвежьей чащобой лесною

Торя под собой новотор.

А рядом, совсем надо мною,

Поет краснозвездный мотор.

У осени красные десны арбузов,

Кленовые лапы походки гусиной.

Люблю я

Ее

Нескудеющий кузов,

Покрытый

Мешками,

Пенькой,

Парусиной.

Дымки, точно голуби,

Веют над крышей,

Садятся на плечи

Продымленным трубам.

Березки, прощальной фатою

Накрывшись,

Выходят грустить

К заводям синегубым.

У осени

Полная сумка тетрадей

В косую линейку,

В прямую

И в клетку,

Ей любо ходить

С букварем зa оградой

В начальную школу,

Потом в семилетку.

У осени

Крик перелетных гортаней

В ночи, где покрошены

Звезды на темень,

Где гул молотилок

Стоит над скирдами,

Как древний гекзаметр,

Суров и напевен.