Асфальтированными

Проспектами

Ходят девушки

С конспектами.

Не пустячные

Увлечения —

Школы средние,

Вечерние.

Не любовное

Поветрие —

Синус-косинус,

Геометрия.

Глянешь в Люберцы,

Глянешь в Бронницы —

В каждой улице

Что-то строится.

Что-то строится,

Воздвигается,

Так у нас

И полагается,

Потому что

Власть советская —

Это действие

Совместное.

Мы растем во всем

И ширимся

И с застоем

Не помиримся.

Фонари такие

Белые,

Словно их

В молочной сделали.

Ходят люди,

Ходят парами,

С патефонами,

С гитарами.

Город Бронницы,

Город Люберцы,

Сколько девушек

Нынче влюбится!

Сколько юношей

Скоро женится,

Сколько к лучшему

Переменится!

Тишина. Кукушка. Травы.

Я один в лесу глухом.

Ни тщеславия, ни славы —

Только мох под каблуком.

Только высвисты синичьи,

Тихое качанье трав,

Да глаза глядят по-бычьи

У воды лесных канав.

Да приятная истома,

И сознанье, что ты весь

Нераздельно арестован,

А темница — темный лес.

И не страшно, если коршун,

Словно узник из цепей,

Стонет в небе: — Мир мне тошен!

Так и надо — кровь не пей!

Цвет черемухи пахнет порохом,

Лебединые крылья в крови.

Уезжает четвертый Дорохов,

Мать родимая, благослови!

Первый пал у Смоленска, под Ельней,

Не напуганный смертью ничуть,

В тишину запрокинув смертельно

Свой пшеничный смеющийся чуб.

А второй — где отыщешь останки?

Подвиг мужествен, участь горька,

Стал он пеплом пылающим в танке

И героем в приказе полка.

Третий Дорохов в рукопашной

На окопы фашистов шагнул.

Как ветряк над рязанскою пашней,

На прощанье руками взмахнул.

Что с четвертым? И он бездыханен

В госпитальной палате лежит.

Нагибаются сестры: — Ты ранен? —

Но четвертый… четвертый молчит.

Ходит Дорохова и плачет,

Ходит, плачет и ждет сыновей.

Никакая могила не спрячет

Материнских тревог и скорбей.

И лежат в позабытой солонке,

Тяжелее надгробий и плит,

Пожелтевшие похоронки,

Где одно только слово: убит.

Чем утешить тебя, моя старенькая,

Если ты сыновей лишена?

Или тем, что над тихою спаленкою

Снова мирная тишина?

Знаю, милая, этого мало!

Нет их! Нет! Свет над крышей померк.

Для того ли ты их поднимала,

Чтобы кто-то на землю поверг?

Ты идешь с посошком осторожно

Вдоль прямого селенья Кривцы.

Под ногами звенит подорожник,

Осыпая лиловость пыльцы.

Ночь сказала: я огни гашу!

В этом у нее рассудок здравый.

Как он шел к Разливу, к шалашу?

Под ногой шумел песок иль гравий?

Кто его будил? Рассвет? Лучи?

Или песня гнева — «Марсельеза»?

Кто был рукомойником? Ручьи?

Или ковш из черного железа?

Он — косарь. И падает трава

Под его косой рядками ровно.

И растут, растут, растут слова:

Промедленье гибели подобно!

Вянет сено. Тонок аромат.

Как бодрят своим настоем сосны!

Подождем немного — и ломать

Дом, в котором людям жить несносно!

Косит он. А рядом Емельянов.

Машинист, потомок Пугача.

Не беда, что из дворян Ульянов, —

У него рабочий мах плеча!

В поле колкое жнивье

В небо выставило спицы.

Гнезда — больше не жилье,

Не жильцы в них больше птицы.