Но как быть с военными? Уму непостижимо доложиться перед строем: так, мол, и так, товарищи солдаты и офицеры, мы позволили агрессору пролететь над вашими позициями в связи с тем… С чем, собственно? Ага! «В связи с тем, что ныне предполагается наличие еще одного агрессора, прячущегося покуда в иной вселенной». Угу, разумеется! Будет, пожалуй, похлеще первого апреля. Над заместителями по политической части и так иногда похохатывают, когда они предлагают формулу борьбы с дедовщиной длительностью во всю учебную доску, а тут такая хохма.

Поэтому только верхний эшелон озадачен, да и то без объяснений. «Обеспечить! Проконтролировать! Доложить!» И никаких изменений обычного планового распорядка. Никаких маскировочных мероприятий. Пусть бойцы чистят плац от снега, как и полагается. Пусть маршируют. Вот насчет танковых парадов с марш-бросками, пожалуй, придется погодить. Остальное…

А как по поводу особого вида войск – противовоздушной обороны? Нельзя же, в самом-то деле, поставить всё на прикол. Вдруг империалисты воспользуются дружеским шагом по полной и пошлют в этот самый полуторатысячекилометровый коридор свору палубной авиации? Или, того хуже, сотню «Б-52»?

Значит, нужно держать дело на особом контроле.

«Так точно, товарищ маршал! Обеспечим!»

Старший лейтенант Черпицкий не забивал болт на службу, но все равно она у него не шла. Не клеилась, хоть убей. Ну, возможно, требовалось быть в этом промысле порасторопнее. В самом деле, как можно было застрять в должности на годы, если могуче-несокрушимый Советский Союз вел освободительные войны по всему миру? Может, стоило накатать рапорт по команде, и в параллель, для надежности, выкроить время и доехать до замполита дивизии? В первом случае высказать желание переменить место службы на что-то менее статичное. Во втором поплакаться в жилетку. В смысле, в строгий, обремененный медалями полковничий китель. А что? Вдруг второе поспособствует первому? Что нехорошего в том, если старший лейтенант просит командование рекомендовать его в одну из «горячих точек» планеты? Так, мол, и так, жажду послужить великой Родине в настоящей боевой обстановке. Что здесь такого? Все умудренные, конечно же, в курсе, как после пяти-шести лет мытарств по «африкам» и «индонезиям» звания вернувшегося тут же начинают двигать вверх. Да и денежное довольствие в австралийских пустынях как-то покруче обыденного, внутрисоюзного. Однако все так же ведают, что там, в пограничной области антагонистических блоков, можно запросто заполучить осколок чего-нибудь, взорвавшегося поблизости, в голову, или вообще сгинуть бесследно. В смысле «пропасть без вести». А там понимай галочку как знаешь. Может, тебя спецназ какой-нибудь прихватил в качестве «языка», или просто как живое описавшееся доказательство присутствия советских советников в регионе. А может, какие-нибудь мирные австралийские аборигены, охотящиеся на сумчатых в пересохшем русле реки Купер-Крик, заарканили тебя на похлебку, вместо дикого зверя кенгуру. А то вдруг даже сам дикий зверь с обликом питона, носорога или пираньи сделал с твоим пронумерованным армией телом что-нибудь нехорошее. Столь нехорошее, что и личный номер на шейной цепочке более никогда не сыщется. Короче, тем, кто оказал интернациональную помощь замордованным колонизаторами народам, в границах Союза ССР после таковой службы завсегда прямое и косвенное уважение.

Однако старлей Черпицкий в воюющие заграницы не просился. Не по той причине, что «чего я там не видал?». А по убеждению. Причину этого убеждения он хранил глубоко в сердце. И вовсе не потому, что оно хоть на граммулинку противоречило справедливейшей идее освобождения всех аборигенов Земли от эксплуатации. Совсем не потому. Просто старший лейтенант Черпицкий считал, что не годится для настоящей боевой службы, и не из-за плохого здоровья, а из-за собственной тупости. Он считал себя совершенно неспособным нормально изучить вверенную техническую материальную часть. Со скрипом давалась ему «учеба военному делу настоящим образом», с большим скрипом.

И нельзя сказать, что Черпицкий совсем не прилагал усилий. Прилагал. И его начальники, периодически объявляя ему выговор с занесением и посрамлением перед строем коллег, тоже прилагали. И окружающий офицерско-прапорщицкий коллектив прилагал – выговорами без занесения на комсомольских и открытых партийных собраниях. Но, по всей видимости, дело тут в патологии. Скорее всего, в его мозгу попросту не хватало каких-то нейронных шестереночек, способствующих изучению военного дела. В конкретике сложной электронной техники военного назначения. А ведь вверенная ему боевая электроника была еще старого поколения, то есть в основной своей составляющей собрана на лампах, а не не на микросхемах. И, между прочим, все эти пентоды с тетродами имеют противное свойство ломаться в самый неподходящий момент.

Поломки доводили Черпицкого до отчаяния. Он готов был попадать во всякие дополнительные наряды, отправляться к черту на кулички на «хлебовозке» старшим машины, заменять кого-либо в начальниках караула, только бы держаться от своих электроламповых блоков как можно дальше. Особенно в период всяческих пятинедельных и полугодовых регламентных работ. Можно сказать, что в деле обслуживания вверенной ему по штату материальной части он прятался за спины своих боевых товарищей. Подобный финт еще мог прокатить при мирной службе на территории родного Союза, но уж никак не во «вьетнамах» с «кореями». Ведь на всяких «кубах» и в «индиях» русские военные специалисты ценились на вес золота. Да за них и платили золотом или каким-то эквивалентом буржуазного «желтого дьявола». Там уважаемому военному советнику Черпицкому никак бы не удалось уподобиться тутошнему безответственному старлею, и сбежать от регламента старшим «мусоровоза». Правда, в случае выкрадывания его особы наймитами ЦРУ, мясники и дознаватели тоталитарных негритянских режимов запытали бы его до смерти, но так и не добились бы чего-то воистину секретного, в плане устройства советской военной техники. Возможно, за сей подвиг Черпицкий заслужил бы бюст на родине и табличку на стене школы, в которой он сдавал выпускные экзамены и получил характеристику, убеждавшую в его потенциальной годности для офицерского училища.

Но не исключено, что Черпицкий несколько неправильно выбрал жизненную стезю. Может быть, ему следовало поступать в какую-нибудь мотопехоту. И лучше даже не «мото». Наверное, командовать рытьем окопов полного профиля у него получилось бы гораздо пристойнее. Однако что теперь можно было поделать? Советский человек, принимая присягу курсантом, автоматически становился кем-то вроде крепостного крестьянина, обязанного отдать Родине двадцать пять годков. Старлею Черпицкому до конца этого срока было еще очень далеко.

Издевательство и насмешки над сослуживцами в Красной армии не приветствуются. В армии победившего развитого социализма поощряется взаимопомощь, а также доверие воинов друг к другу. И потому не слишком технически грамотному, но все же задокументированному старшему лейтенанту Черпицкому доверяли. Сегодня, например, ему уже далеко не в первый раз доверили несение настоящего боевого дежурства. И не как-нибудь «былым-былым», а в должности «офицера пуска».

Ну, теперь начнется, скажут некоторые. Имея в виду операцию «Голубые города» и связанные с ней трудности. Переселить десять, а то и двадцать миллионов народу, в том числе детишек с бабушками? Да еще и несколько тысяч предприятий, в том числе союзного значения? Да ну! Часть детишек потеряют еще по дороге, еще часть замерзнет, или выкосит ее дифтерит в теплушках поездов, а также в новых лесных поселениях. У половины бабушек случится инфаркт еще до посадки в приспособленные для двуногих товарняки. А кроме того…

Что? Даже и не в теплушках, а в нормальной плацкарте? Разве что с размещением еще и на третьей полочке? Она ведь загодя, при постройке вагонов, приспособлена под людей, просто используется под багаж. Да разве столько вагончиков в Советской стране есть? Представьте себе, есть. Ведь самое главное у Союза по сравнению с любой буржуазной республикой, это даже не наличие танковых армий. Главное – плановая экономика. Так что вагонов хватает. Используются все резервы.