Они, местные аборигены социализма вчера или коммунизма завтра, не разрешили, не позволили ему подготовить ее заранее. А в принципе, кто ему мешал поговорить с ней раньше – захватывающие истории о пограничниках? И не делись никуда его навыки – выплеснулись, взорвались накатанным знанием, когда потребовалось.

Панин насторожился, еще когда до них было, как до Луны – четыре этажа лестниц с перилами. Но они предпочли лифт – старую скрипучую железяку с вручную отпирающимися дверями.

Панин находился в полудреме после ночного похода к знакомому «пеньку». Этот поход убедил его окончательно, что дело завершено. На сей раз он не сменил кассетный блок для записей, только вынул и привычно спрятал в буханку тот, что имелся. Что бы это значило? Окончательный приговор – вот что.

Но сейчас что-то сдуло с него сон начисто. Может, громко зашуршал снег под колесами их машины, а может, какой-то самоуверенный лейтенантик-пижон чрезмерно рьяно хлопнул дверцей, только сон Панина упорхнул и сменился тиканьем хронометра в голове. Он осторожно, хотя это было совсем лишнее, снял придавивший грудную клетку томик справочника для туристов столицы СССР, невесомым клубком скатился с дивана и боком, из-за шторины, глянул на улицу. Машина была обычная – «Волга-41» темного цвета, без мигалок, но, может, у них съемная, на магните? А кроме того – машин было две. Здесь вам была не наполненная бандитами и «Мерседесами» Москва пятнадцатого года капитализма, здесь личный автомобиль до сих пор считался не только роскошью, но еще и невидалью, так что одно присутствие двух легковушек одинакового темно-синего цвета за раз вызывало известное беспокойство. Панин быстро отступил в глубину комнаты. Не зажигая света, мгновенно переоделся в удобный для любого случая спортивно-туристский костюмчик местного производства, вскрыл тайник, извлек оттуда кассеты с записями, блокнот со своими пометками, пистолет «ПСМ» калибра 5,45 миллиметра, зашнуровал ботинки и напялил шапочку. Теперь он был готов к труду и обороне. Что еще осталось? Ясно что – Аврора. Да, ее не было сейчас в квартире, но вот-вот она должна была явиться со своего ежедневного трудового подвига.

Панин скользнул на кухню, на мгновение замер, не решаясь открыть газ, – это был все же жилой дом, хоть и обреченного мира, но то, грядущее решение было не в его власти и не на его совести; не открыл все же, лишь бросил на пол кучу мятых «правд», «комсомольских» и прочих, добавил, не глядя, книг (специально не смотрел, дабы не было жалко), затем бесшумно приоткрыл входную дверь и протиснулся в подъезд – там, позади, уже занялось пламя.

Они были еще и ленивы, оказывается. Ожирели душами, погрязли во всесилии, давно отшумели повальные чистки – обрюзгли, одеревенели щупальца-присоски власть предержащих. Они решили прокатиться лифтом. Или он понапрасну встревожился и не за ним они явились? Как теперь объяснить Авроре аутодафе на кухне? Но это было бы счастьем, такой мелочью по сравнению с тем, что сейчас предстояло. Он проскочил полтора пролета, когда старый скрипучий развалина-лифт замер на его этаже. Панин заморозил время и сердце. Лязгнула дверь лифта. Это были они – представители социалистической законности и порядка, и пришли они по его душу. Контрразведки всех стран, объединяйтесь! Грядут новые бои с пришельцами из вселенной буржуинов!

И они уже звонили в дверь, а он не умирал от страха и напряжения, совсем нет. Он радовался жизни, радовался их приходу, тому, как они разрешили его сомнения, свалили и выбросили ношу будущего решения и предстоящего разговора. Ему нельзя было больше здесь оставаться, но и ей тоже нельзя. И в этом было дело.

И Панин покатился вниз, с легкостью ветра пожирая ступеньки. И внизу какой-то сержант, на стреме, хотел что-то сказать или произвести досмотр-задержание по закону, но он уже вдавил ему в грудь подошву удобного зашнурованного ботинка, и тот опрокинулся, и Панин добавил еще. Не знал этот мир дальнодействующего боя ногами – карате, остался он локальным японским казусом, не вспыхнул Брюсами Ли и Чаками Норрисами с голубых экранов, потому как не взял его заокеанский бизнес в долларовый оборот.

А потом Панин стянул с бойца «невидимого фронта» шинель, шапку, кобуру с портупеей и стал милицией столицы, зато время, целую эпоху, потерял, а ведь там, наверху, уже выломали дверь и дышали дымом, осматривая комнаты. Он не стал тратить еще один геологический период на форменные ботинки, благо его, удобные, были темного цвета и хоть издали напоминали что-то. Да, господа коммунисты, не тех вы прислали. Шли вы арестовывать какого-нибудь бандита, безработного, не прописанного мальца, не здоровающегося с соседями по подъезду, дабы акцентом не привлечь к себе дополнительное внимание, так? А надо было бы профессиональных контрразведчиков, поднаторевших на акциях в мексиках и аргентинах. И следовательно, те, кто готовит сейчас по вас окончательный удар, выбирают молот поувесистей, рассчитали удачно – не ждете вы этого удара по затылку, когда буржуи все загнаны на далекий материк, не ведаете вы о других вселенных, и даже фантасты ваши, пишущие больше о стремительном прогрессе в городе и деревне, о их слиянии в радужном далеке, о несмелых подножках буржуинов да об отрубании этих лапок-ножек многонациональными жилистыми руками.

А потом была стрельба по машинам и людям, и не хотелось, чтобы были убитые, но тяжелораненые появились наверняка, а одного из них пришлось выбрасывать на снег в крови и агонии и гнать машину вперед. А под сиденьем и правда была мигалка на магните, но не стоило ею пользоваться. Одно плохо, нельзя было быстро ехать, так можно было проскочить мимо Авроры – все здесь шлялись по улицам в такой однообразной одежде.

И он ехал и смотрел, потому что проглядеть ее или разминуться – значило вынести ей приговор.

Итак, захватываем австралийские пустыни. Мало нам песков Муюнкума, Бетпак-Дала, Кызылкумов, Каракумов, Такла-Макана, Гоби и, понятно, Сахары. Может, и мало, ведь в далекой безоблачной перспективе коммунизма даже на Марсе будут яблони цвести, а уж собственные земные пески тем паче будут радовать уставшие от трансгалактических перелетов взоры сплошной зеленью шелковиц и слив. Предлагаете начать с малого, например с карагандинских степей? Успеется. Скоро-скоро мир выпучится от удивления, любуясь распашкой целины. А пустоши Джезказгана и Семипалатинска покуда требуются для другого – не все еще спокойно в мире, не везде эксплуатация человека человеком сведена до нуля.

А вообще-то военным людям нечего вникать в будущий праздник освобожденного труда, где грани между городом и деревней перестанут существовать, а рабочая интеллигенция подопрет жилистыми плечами крестьянские серпы и молотилки, разве что замполиты на политзанятиях пропоют об этом песни. Поставлена задача – отвоевать Австралию, и по возможности до Большого Водораздельного хребта, вот и «вперед и прямо», «броня крепка и танки наши быстры». Однако, как водится, представители эксплуататорского класса даром хлеб с ананасами не жуют, и их подлые наймиты множат танковые армии в южной части материка. А своих танков, как известно, Австралия не производит. Уже по этому показателю ясно проглядывается отсталость отдаленных регионов капитализма. Идут танки по морю непрерывными группировками конвоев из сияющей долларовым миражом Калифорнии. А почему идут они медлительными конвоями, а не отдельными быстроходными транспортами? Сами догадались? Правильно, подводные лодки Краснознаменного Тихоокеанского флота с развернутыми знаменами и с торпедами на взводе. Самый большой океан Земли для наших новых лодок серии «Б» (что значит «больших») теперь что родное море Лаптевых, настажировались в тайном сотрудничестве с японскими феодалами. Пара-тройка удачных торпед калибра 553 мм – и нет мотопехотной дивизии, смелое нападение группы субмарин – и танковый корпус в Центральной котловине, под давлением пятьсот атмосфер, и даже ракушками не зарастает и песочком не заносится – скудно там, на глубине, с жизненными формами и с бурными течениями – спокойствие и тишь.