Как следствие, после всяческих уговоров за дело все же пришлось взяться тем, кому и положено, – Комитету государственной безопасности. Раз уж местные работники умудрились проворонить эдакий мятеж здешнего населения, то разбираться направили командированных из столицы и прочих центров. Быстро выяснилось, что очаги данного возмущения расположены в Ужгородском национальном университете, а также – что просто из ряда вон! – Ужгородском отделении ядерных исследований. Без суеты, но действуя оперативно и слаженно, обученные товарищи прослушали некоторые телефонные разговоры, а также провели обыски в кабинетах и квартирах некоторых профессоров-сапиенсов. Как и ожидалось, в нескольких случаях в дело «воспитания» агрессивности хомо-толпы были втянуты просто дураки. Да не покажется странным, но наличие дураков среди профессорско-преподавательского состава, порой, в процентном отношении, превалирует над общим количеством дураков среди среднестатистических граждан СССР. (Факт, который, конечно же, нельзя разглашать, дабы не подорвать престиж работников высшей школы.) Но этими тупенькими от природы профессорами дело не ограничилось. Были выявлены связи кое-кого из профессуры с заграницей. Причем, не с дружественной социалистической заграницей Европы, а с заграницей английской, и даже, что удивительно, ввиду сложности взаимодействия, заокеанской. К делу прилагалась валюта и прочие свидетельства предательских связей. Получивших американскую валюту хомо-товарищей тоже можно было смело причислить к дуракам. В самом деле, каким образом они собирались ее использовать? В Советском Союзе любой обмен валюты, а тем более заокеанской, фиксировался и отслеживался. То есть данные граждане-товарищи уподобились глупым птицам, они собирали красивые бумажки просто так, и за сии красивости продались врагу с потрохами. Ведь даже любоваться чужими денежными знаками с орлами им приходилось исключительно в одиночестве, и при задернутых на всякий случай шторах. Если же данные профессора-академики, считающие себя полноценными хомо, намеревались использовать эти буржуазные денежные знаки когда-нибудь после падения советской власти, то это тоже убеждало в их, мягко говоря, до чрезвычайности малом мозговом ресурсе. А если они собирались с этими ценностями тихонько свалить за рубеж насовсем, то и здесь их профессорская дурость проявилась в полной мере. Перед тем, как пытаться покинуть страну, надо было хоть чуть-чуть поинтересоваться, как организована пограничная и таможенная служба в СССР, и есть ли там продажные люди, а если и есть, то сколько им удается проработать до суда.

В общем, товарищи профессора ужгородских учебных заведений оказались «замешаны». Кстати, по поводу валютных накоплений и ожидания скорого падения «коммунистической диктатуры»: никто из следователей был не в курсе, но вообще феномен этой профессорско-академической дурости стоило бы изучить в плане подпространственной передачи мыслей и настроений. Это здесь, в Мире-2, советская власть стояла тверже некуда, и собиралась стоять так и далее. В Мире же 1 аналогичная власть легко и непринужденно пала, отдав без боя свои самые важные завоевания прошлого и абсолютно все перспективы будущего. Так, может, данные любители валюты и не дураки вовсе, а телепаты? В их головах стоило бы поковыряться осциллографами да вольтметрами, а не просто сразу направить в штрафбатальон, занятый разминированием южной границы Судана.

Хотя тут не придерешься, ведь некоторым советским профессорам для расширения кругозора полезно посмотреть другие страны. Правда, то ли из-за халатности, то ли из-за чего-то еще, этим временно не гражданам не разрешили прихватить с собой валютные сбережения. Кто знает, вдруг на границе Уганды, в диком лесу, они бы им пригодились?

Что касается Ужгород-Мукачевского узла СПРН, то его строительство успешно возобновилось сразу же после того, как в некоторых учебных заведениях Закарпатской, а также, для профилактики, Львовской и Ивано-Франковской областей, произошла смена ректоров, а преподавательский коллектив пополнился кадрами из других регионов необъятного Советского Союза. И в самом деле, почему бы не превратить начинание в добрую традицию? Это когда преподаватели и ученые, допустим, Якутского национального университета, или Нижне-Тагильского исследовательского центра прикладного машиностроения переезжают работать в своеобразие Украинской Советской Социалистической Республики, а их славные коллеги оттуда заменяют их на прошлой службе, дабы узнать новые места и получить радостные перспективы.

Опыт – благое дело. Никто не сомневался, что такое начинание, вполне соответствующее духу советского новаторства, привьется и приумножится, всё более расширяясь территориально и охватывая другие сферы профессиональной жизни.

«А как же простые советские труженики, возмущенные отказом власти удовлетворить их требования?» – возопят некие правдолюбцы. А вот и не волнуйтесь! Простые советские люди-труженики вернулись к своим баранам. В смысле, и к баранам тоже. Местные края, с дивно вкусной травой и прекрасными горными видами, способствуют разведению баранов, причем не только среди преподавательского состава. Когда простых тружеников перестали науськивать антисоветские элементы и тайные космополиты, они возвратились к мирной сельской жизни в совхозах и колхозах, дабы давать баранину и прочие продукты сельского хозяйства большой дружной семье народов Союза ССР и другого союза – славнейшего военного – Варшавско-Парижского договора.

Ну, а касательно СПРН, то там тоже все в норме. Тем более, станциями дальнего обнаружения изначально занимаются военные, а у них традиция смены места службы вообще в крови. Инстинкты, наверное. Хотя, скорее всего, Красная армия просто является самым передовым воспитательным институтом жизни, далеко оставляя позади любые институты и университеты. Как же иначе-то?

«Прямо как в космонавты готовят», – размышлял Роман Панин. Он прекрасно знал, что в этом мире – Мире-2 – нет, и не было никаких космонавтов: суборбитальные полеты здешних шестидесятых не в счет. И уж тем более, он ведал, что лично его уж точно ни в какой посыл в звездные дали не готовят. Даже в качестве Белки-Стрелки он туда не полетит, равно как и в роли манекена, для наладки кресельного удобства. Его просто изучали, брали иглами анализы и вливали всякую медицинскую дрянь. С той же пунктуальностью, с какой измывались бы над шимпанзе-астронавтом. Впрочем, все правильно, его ведь изучали потому, что он значился пришельцем даже не с какой-то близкой, но недостижимой здесь Луны, а все-таки из параллельной вселенной.

– Какой смысл? – говорил этим врачам-экспериментаторам Панин, когда ему уж совсем надоедало. – Толку-то пялиться микроскопами в мою кровь, если меня перебросили сюда с помощью машины. Чудовищной такой машинищи. Правда, об ее устройстве я сказать ничего не могу. Уж извините, другая специализация.

– О чем вы? – спрашивали его, и бубнили, что нам, мол, велено сделать то-то и то-то, а ни о каких «машинищах» мы ведать не ведаем. И, может быть, у вас что-то по части устойчивых галлюцинаций, так мы тут ни при чем, мы по другому делу.

– Ну-ну, – кивал на это Панин. – Так и думал, что у вас нет нужного допуска. Водится ли среди вас кто-то с достаточными полномочиями?

Ему улыбались. Ведь больных, даже всяких растаких-разэтаких особенных, следует подбадривать, вселять в них веру в светлое завтра личной жизни.

Однажды все-таки появился кто-то в обычном белом халате, но с полномочиями и допусками достаточного уровня. С ним можно было говорить. В частности, о «машинище». Его выслушали, а потом сказали:

– Роман Владимирович, что с того, что вы краем глаза видели эту вашу Машину? Неужто вы от этого стали знать больше нас? Эта «машинища» нас, разумеется, интересует, но ведь вы лично, капитан (так ведь вы представились, верно?) Панин, ничего-то о ней знать не знаете. Если б знали, вас бы по поводу технической части расспросили те, кто разбирается в этих делах. И уж поверьте, они бы выведали у вас о каждом винтике, который вы наблюдали хотя бы краем глаза. Ну, а мы по медицинской части, Роман Владимирович.