Традиционное восхваление щедрости, могущества и доблестей одного из адресатов поэмы — Нусратаддина Абу Бекра Бишкина ибн Мухаммеда из династии Ильдигизидов, вступившего на престол в 1191 году после смерти своего дяди Кызыл-Арслана. Особенно хвалит его Низами за то, что он благоустроил свои владения.
Традиционное обращение к шаху — адресату поэмы и восхваление его справедливости. Конец главы — просьба благосклонно принять подносимую поэму.
Придавая особое значение своей последней поэме, Низами ввел в нее эту главу — краткое изложение содержания всей книги, которое должно облегчить ее понимание. В начале главы он снова говорит о высоком значении поэмы, о ее различных источниках, среди которых Низами, не найдя единого свода преданий об Александре, использовал даже пехлевийские, христианские и еврейские. Затем идет как бы «список подвигов» Александра, соответствующий порядку изложения обеих частей поэмы. Завершается глава утверждением истинности всего изложенного.
Описание весеннего сада. Красавица подносит Низами чашу с вином и молоком и просит его забыть обо всем, кроме подвигов Искендера… Низами перечисляет затем свои первые четыре поэмы, как бы предавая их забвению, и переходит к началу рассказа об Александре.
Тот, кто царственной книгой порадует вас,
Так, свой стих воскрешая, свой начал рассказ:
Был властитель румийский. Вседневное счастье
К венценосцу свое проявляло участье.
Это был, всеми славимый, царь Филикус;
[358]Услужал ему Рум и покорствовал Рус.
Ионийских земель неустанный хранитель,
В Македонии жил этот главный властитель.
Он был правнук Исхака
[359], который рожден
Был Якубом. Над миром господствовал он.
Чтил все новое; думал о всем справедливом,
И с овцой дружный волк был в те годы не дивом.
Так он злых притеснял, что их рот был закрыт,
Что повергнул он Дария
[360]в зависть и в стыд.
Дарий первенства жаждал, и много преданий
Есть о том, как с царя он потребовал дани.
Но румиец, правленья державший бразды,
Предпочел примиренье невзгодам вражды:
С тем, которому счастье прислуживать радо,
В пререканье вступать неразумно, не надо.
Он послал ему дань, чтоб от гнева отвлечь,
И отвел от себя злоумышленный меч.
Дарий — был ублажен изобилием дара.
Царь — укрыл нежный воск от палящего жара.
Но когда Искендера година пришла,
По-иному судьба повернула дела.
Он ударил копьем, — и, не ждавший напасти,
Дарий тотчас утратил всю мощь своей власти.
Старцы Рума составили книгу свою
Про отшельницу,
[361]жившую в этом краю.
В день, когда материнства был час ей назначен,
Муж был ею потерян и город утрачен.
Подошел разрешиться от бремени срок,
И мученьям ужасным обрек ее рок.
И дитя родилось. И, в глуши умирая,
Мать стонала. Тоске ее не было края.
«Как с тобой свое горе измерим, о сын?
И каким будешь съеден ты зверем, о сын?»
Но забыла б она о слезах и о стоне,
Если б знала, что сын в божьем вскормится лоне.
И что сможет он власти безмерной достичь,
И, царя, обрести тьму бесценных добыч.
И ушла она в мир, непричастный заботам,
А дитяти помог нисходящий к сиротам.
Тот ребенок, что был и бессилен и сир,
Победил силой мысли все страны, весь мир.
Румский царь на охоте стал сразу печален,
Увидав бледный прах возле пыльных развалин.
И увидел он: к женщине мертвой припав,
Тихий никнет младенец меж высохших трав.
Молока не нашедший, сосал он свой палец,
Иль, в тоске по ушедшей, кусал он свой палец
[362].
И рабами царя — как о том говорят —
Был свершен над усопшей печальный обряд.
А ребенка взял на руки царь и, высоко
Приподняв, удивлялся жестокости рока.
Взял его он с собой, полюбил, воспитал,—
И наследником трона сей найденный стал.
Но в душе у дихкана жила еще вера
В то, писал он, что Дарий — отец Искендера.
Но сличил эту запись дихкана я с той,
Что составил приверженец веры святой
[363],
И открыл, к должной правде пылая любовью,
Что к пустому склонялись они баснословью.
И постиг я, собрав все известное встарь:
Искендера отец — Рума праведный царь.
Все напрасное снова отвергнув и снова,
Выбирал я меж слов полновесное слово.
Повествует проживший столь множество дней,
Излагая деянья древнейших царей:
Во дворце Филикуса, на царственном пире,
Появилась невеста, всех сладостней в мире.
Был красив ее шаг и пленителен стан,
Бровь — натянутый лук, косы — черный аркан.
Словно встал кипарис посреди луговины.
Кудри девы — фиалки, ланиты — жасмины.
Жарких полдней пылала она горячей…
Под покровом ресниц мрело пламя очей.
Ароматом кудрей; с их приманкою властной,
Переполнился пир, словно амброю страстной.
Царь свой взор от нее был не в силах отвлечь,
Об одной только дивной была его речь.
И в одну из ночей взял ее он в объятья,
И настал в жаркой мгле миг благого зачатья.
Словно тучей весенней провеяла мгла
И жемчужину в глуби морской зачала.
Девять лун протекло по стезям небосклона,
Плод оставил в свой час материнское лоно.
В ночь родин царь велел, чтоб созвал звездочет
Звездочетов, — узнать, как судьба потечет,
Чтоб открыл ему тайну, чтоб в звездном теченье
Распознал звездных знаков любое значенье.
И пришел предсказателей опытных ряд,
Чтоб вглядеться в тот мир, где созвездья горят.
И, держа пред собой чертежи и приборы,
На движенья светил старцы подняли взоры.
В высшей точке горело созвездие Льва,
На предельный свой блеск обретая права.
Многозвездный Овен, вечно мчащийся к знанью,
Запылав, устремился от знанья к деянью.
Близнецы и Меркурий сошлись, и, ясна,
Близ Тельца и Венеры катилась луна.
Плыл Юпитер к Стрельцу. Высь была не безбурна:
Колебало Весы приближенье Сатурна.
Но воинственный Марс шел и шел на подъем
И вступил в свой шестой, полный славою, дом.
[364] Что ж мы скажем на то, что явили созвездья?
Небу — «Слава!». Завистникам — «Ждите возмездья!».
Не дивись же, что звездным велениям в лад
Из ростка распустился невиданный сад.
Звездный ход был разгадан по древним примерам,—
И пришедшего в мир царь назвал Искендером.
Ясно старцам седым семь вещали планет,
Что возьмет он весь мир, что преград ему нет.
Все сказал звездочет обладателю Рума,
Чтоб ушла от Владыки тревожная дума.
В предвкушении благ, славой сына прельщен,
Казначея призвав, сел Владыка на трон.
В светлом сердце царевом тревоги не стало,
И просящим он роздал сокровищ немало.
Славя Месяц душистый, надежд не тая,
Пил он сладкие вина в саду у ручья.
И подрос кипарис, и негаданно рано
Встал на ножки, ступая красивей фазана.
Он из люлечки к луку тянулся; к коню
Он с постельки бросался, подобный огню.
У кормилицы стрел он просил, и в бумагу
Или в шелк их пускал. Проявляя отвагу,
Вырос крепким и, отроком ставши едва,
Выходил он с мечом на огромного льва.
И в седле властно правил он, будто заране
Он бразды всего мира сжимал в своей длани.
