Шапур убеждает Хосрова, что все поведение Ширин — лишь обычный женский каприз. Она еще сама придет к шаху. Следует подождать.
Тот, ветхий днями, муж, что положил начало
Рассказа, — продолжал. И вот что зазвучало:
Жестокосердая, прогнавшая царя,
Себя бьет камнем в грудь, раскаяньем горя.
Она корит себя, и что ни слово — слезы.
И снова все текут, текут все снова слезы.
Как птица сбитая, металась и не раз
На землю падала, закрыв нарциссы глаз.
Клеймя свой гордый дух, рыдала, — в то же время
Бия ладонями и грудь свою, и темя.
И вздохами ее был воздух обожжен.
Земля столь горьких слез не видела у жен.
Нет силы, чтоб сдержать порывы горькой страсти,
Чтоб сердце усмирить, нет во вселенной власти.
Когда ж душа ее вконец изнемогла,
Стыда тяжелого ее объяла мгла.
И вот подпружен конь — Гульгун ее прекрасный.
Душа ее в крови, и конь кроваво-красный.
На рыжеогненном и взвихренном коне
Она — как блеск воды на трепетном огне.
Тропа узка, как бровь; как у прекрасной косы,
И небеса черны, и горные откосы.
И на крутой тропе, стегая жеребца,
На помощь в этой тьме звала она творца.
Но глушь и трудный путь Гульгуну — не препона,
И он помчал Ширин быстрее небосклона.
Одеждою слуги свою стянувши грудь,
Она Шебдизу вслед направила свой путь.
И вот сквозь гулкий гром, сквозь громозвучный топот
Порой был слышен плач, порой был слышен ропот,
И взор вперяла в тьму Луна прекрасных луп…
К шатрам охотничьим примчал ее Гульгун.
Военачальники уснули; тишь; и даже
У царского шатра нет переклички стражи.
Все, словно опиум, впивая лунный свет,
В курильне ночи спят. Нигде движенья нет.
И смущена Ширин: к царевому порогу
Она приблизилась, да в ком найдет помогу?
Но из-за полога Хосровова шатра
Шапур глядит, — что там? Не света ли игра?
Лишь миг тому назад, охваченный истомой
Сиянья лунного, царь был окован дремой.
И, слугам не сказав, туда, где встал Гульгун,
Шапур идет взглянуть, кого примчал скакун.
Он молвил всаднику: «Как призрак, ты прекрасен,
Но если ты не тень, то твой приезд опасен:
Тут и с напавших львов кичливость мы собьем.
Заползшая змея тут станет муравьем».
Но отступил Шапур пред этим нежным дивом,
Смущен его лицом и действием учтивым:
Ширин художника узнала; отняла
Сапожки от стремян и спрыгнула с седла.
Лик разглядел Шапур; длань поднял он к кулаху
И вскинул ввысь кулах, а лбом склонился к праху.
И молвил он: «Луна! Всем страждущим глазам
Прах из-под ног твоих — целительный бальзам».
Ответила Ширин словам его достойным
Со взглядом ласковым, для женщины пристойным.
И за руку она взяла его, и он
Услышал все и был не очень удивлен.
Услышал он о том, что слезные потоки
Стыда, раскаянья ей обжигают щеки,
Что речь ее с царем была дерзка и зла,
Что недостойные слова произнесла,
Что лишь умчался царь, — укоры зазвучали
В ее душе и дух попал в силок печали.
И говорит она: «Меня объяла тьма,
И не внимала я велениям ума.
Решилась я на все: рок становился хмурым.
Ведь свойственен в беде прыжок тигриный гурам.
И провидением небесным ты сочти,
Что я разбойников не встретила в пути.
Но так как был огонь стремления безмерен,
То путь мой — путь прямой, он правилен, он верен.
Мое доверие ты принял, и оно
Твердит: «Грядущее тебе же вручено».
Две просьбы у меня. Тебе исполнить надо
Их обе, чтоб ко мне опять пришла отрада.
Вот первая, Шапур: когда придет Хосров
На пиршество, под крик: «Да будешь ты здоров!»,
Ты усади меня в укромный угол. Тайна
Да сохраняется! Не выдай и случайно!
Веселый нрав его, подобную лучу
Всю красоту его увидеть я хочу.
Вторая: если царь глазами уж не злыми
Мой встретит взор, то пусть он скажет о калыме
[239].
Коль хочешь, о Шапур, исполнить все точь-в-точь,—
Все подготовь, Шапур, покуда длится ночь.
Не хочешь, — на коня я снова сяду; снова
В свой замок возвращусь, не повидав Хосрова».
Две просьбы услыхав, Шапур отверз уста
И клятвы ей дает; их было больше ста.
Гульгуна в стойло ввел он, будто бы Шебдиза.
В шатер он ввел Ширин, как будто бы Парвиза.
Два царственных шатра имел Хосров; они
Мерцали в жемчугах, как звездные огни.
Ближайший — для пиров, а полускрытый, дальний
Служил для отдыха. Он был опочивальней.
Повел Шапур пери воздушную. Вдвоем
Они вошли в шатер, назначенный для дрем.
И прочь пошел Шапур, ей указав на ложе,
И полог опустил, с небесной ризой схожий.
Царя как бы меж роз уснувшим обретя,
Шапур был радостен, как утро, как дитя.
Вкруг «сада роз» кружась и не стремясь к покою,
Он оправлял свечу заботливой рукою.
