Кипи, душа! Пришла пора кипенья.
Вселенной всей мое владело пенье.
Зачем же я в молчанье погружен,
Когда словами в бой вооружен?
С любым трудом я справился доселе,
Своим напевом славился доселе.
Тем волшебством, что по утрам творил,
Я семь седьмых Корана повторил.
Владел я даром необыкновенным
И назван был зерцалом сокровенным.
И красноречьем острым, словно меч,
Я, как Мессия, мог сердца привлечь.
Стихи такого жара достигают,
Что берегись их трогать, — обжигают!
А те, что и без соли хлеб сожрут,
В моей тени достаток свой берут.
Лев не скупится львиною добычей:
Сыта лисица львиною добычей.
Богат мой стол, велик мой оборот,
Щедротами осыпан весь народ.
Завистник же со мной пиров не делит,
Поэтому он всякий вздор и мелет.
Всегда внизу он, словно тень, лежит
И где-то сзади, словно тень, бежит.
Едва начну я складывать газели,
Он их подделывает еле-еле.
Едва налажу строй моих касыд,
Он в подражанье вяло голосит.
А если обо мне сказать посмеет,—
Что ж удивляться! — лжет и не краснеет.
Я отдал от души вам мой чекан,—
Он делает фальшивым мой чекан.
Людей мартышка корчит неуклюже.
Звезда и в мутной отразилась луже.
На чье-то тело упадает свет,—
Страдает тень, но не страдает свет.
А тень любое тело искажает
И мешкотно ему не подражает.
Но океан, когда прозрачен сам,
Дает охотно выкупаться псам.
И я охотно в берег бью, как волны,
Отнюдь не горьким сожаленьем полный.
Я честно бью киркой и рою рвы,—
Вот почему мой враг без головы.
Все те, что мастерство мое порочат,
Своей кончины близкой не просрочат.
Когда поймали у ворот воров,
Воры кричат: «Держи, народ, воров!»
Так нет же! Если вправду он без денег,—
Открыта дверь, пускай войдет бездельник!
Когда бы я нуждался в чем-нибудь,
Не постыдился б руку протянуть.
Но если правлю я двумя мирами,
Зачем же мне глумиться над ворами!
Я подаянье нищим подаю,—
Пусть расхищают житницу мою!
Весь жемчуг, все сокровища ты видишь,
Меня ты этим, право, не обидишь.
С тех пор что я самим собою стал,
От рук моих и червь не пострадал.
Не трогал я ничьих чужих жемчужин
И был с любой чужой заботой дружен.
По доброте не ведал бранных слов
Ни для собак, ни для тупых ослов.
Не гневаясь и ближних не ругая,
Все сказанное выше — отвергаю!
Но я недаром часто примечал,
Что мало чести тем, кто промолчал.
Моим друзьям известно, кто я родом,
Откуда мой товар, куда он продан.
А тем, что нам завидуют сейчас,
Отпор найдется и помимо нас.
Молчи, душа, иди своей дорогой,
Обидчиков не помни и не трогай.
Спокойна будь, не трать пустых речей,
Не прячь лучей от бедности ничьей.
Будь как цветок на горном перевале,—
Целуй те пальцы, что тебя сорвали!
Рассказчик начинет речь, — и тут
Пусть жемчуг, им нанизанный, сочтут.
В краю арабов жил да был один
Славнейший между шейхов властелин.
Шейх амиритов жизнь провел свою
В цветущем этом солнечном краю.
Взметенный им песков сыпучих прах
Душистей был, чем чаша на пирах.
Исполнен добродетелей и сил,
Под солнцем гордо он чело носил,
Был самовластен, как султан иной,
Как сам Карун с несчитанной казной.
Приветлив с бедняками, справедлив
И славен меж арабов, как халиф.
Но лишь одна ждала его беда!
Он — раковина полая, куда
Не вложена жемчужина. Он — ствол,
Что ни одним побегом не зацвел…
Да, как ни жаждал сына он, грустя,
Как ни вымаливал себе дитя,
Каких дирхемов нищим ни давал,
Каких красивых жен ни целовал,—
Как он ни сеял — не всходил росток:
Все сына нет, все пуст его чертог!
Отцу и невдомек, что не слаба,
Но мешкает в решениях судьба.
Пусть поиски напрасны! Не ропщи,
Причину лучше тайную ищи.
Так связано все на земле узлом,
Что счастье вечно следует за злом.
И вот Аллах вознаградил отца
За должное смиренье до конца.
И родился младенец дорогой —
Такой любимый, слабенький такой.
Родные совершить обряд пришли
И мальчугана Кейсом нарекли.
И год прошел — ребенок рос и рос,
Стройней тюльпана, прихотливей роз,
Весь упоен предчувствием любви,
Чья сущность разлита в его крови,
Как будто от него исходит свет,
И весь он — мирозданию привет.
Семь лет прошло, — растет он все быстрей,—
Тюльпан в венке фиалковых кудрей.
А через десять лет по свету шла
Из уст в уста его красе хвала.
И счастлив был и ликовал отец,
Когда пошел он в школу наконец.
Был выбран и наставник, старший друг,
Знаток — преподаватель всех наук.
И рядом с Кейсом в тот же день и час
Шумит ватага сверстников, учась.
И каждый мальчик, ревностен и строг,
Готов учить и повторить урок.
А рядом с мальчиками у доски
Есть девочки. Друг другу не близки,
Они сошлись из разных стран и мест,
От всех племен, что ведомы окрест.
И Кейс меж них ученьем поглощен,
Но и другим предметом увлечен!
С ним рядом есть жемчужина одна,
Как бы с другого поднятая дна,
Еще не просверленная, в красе
Нежнейшей, — украшенье медресе.
Разубрана, как куколка, стройна,
Как кипарис, прелестна, как луна.
Шалунья! Взмах один ее ресниц
Пронзает сердце, повергает ниц.
Газель, чей смертоносен тихий взор,
Чья кротость в мире вызовет раздор.
И если кудри — ночь, то светлый лик
Как бы в когтях у ворона возник.
А крохотный медоточивый рот —
Предвестие всех будущих щедрот.
Но сладостное диво с нежным ртом
Рассеет войско мощное потом,
Войдет, как трижды чтимый амулет,
В мечты влюбленных через много лет.
Когда войдет ее звезда в зенит,
Она стихом касыды прозвенит,
И капля пота на ее челе
Священной будет зваться на земле.
Румянец, родинки, сурьма очей —
Все станет завтра звездами ночей.
От черных кос, что стан ей обвили,
Зовут ее, как ночь саму, — Лейли.
[258] Ее увидел Кейс и стал иным,
И сердце отдал за нее в калым.
Но и она, но и она полна
Предчувствием, — как будто от вина,
Которого пригубить ей нельзя,
Все закружилось, медленно скользя.
Пришла любовь. И первый же глоток
Из этой чаши — пламенный поток.
Но как им трудно в первый раз пьянеть,
Как странно им, как дивно пламенеть,
Как сладко им друг с другом рядом жить,
И с каждым часом все нежней дружить,
И ежечасно сердце отдавать,
И никогда его не открывать!..
Товарищи учением полны,
А эти два влечением пьяны.
Те говорят словами, как и встарь,
У этих — свой учебник, свой словарь.
Те много книг прочтут, чтоб не забыть,
А эти миг цветут — лишь бы любить.
Те сочетают буквы для письма,
А эти лишь мечтают без ума.
Те знатоки в глаголах, в именах,
А эти онемели в смутных снах.
