Тем, кого породил славный царь Филикус,
Был буртас остановлен и сдержан был рус.
И сыскал Искендер тот простор для привала,
Где земля и отраду и силы давала.
Там прекрасней Тубы были сени древес,
[434]Там густы были травы под синью небес.
Там ручьи, как вино, были сладостны летом,
Но они не таились под строгим запретом.
Там, тенистым узором сердца веселя,
Изумрудные сети сплели тополя.
Там деревья высоко взнесли свои своды:
Их вскормил свежий воздух, вспоили их воды.
Меж древес, где всегда благодатны пиры,
Для Владыки румийские стлали ковры.
И когда принесли все, что надо для пира,
Сел с царями за пир царь подлунного мира,
И когда пированьем украсился луг,
И вкруг снеди замкнулся пирующих круг,—
Приказал государь принимавшим добычу
Сдать немедля добычу считавшим добычу,
Чтоб о множестве злата, о ценных мехах,
О буртасах, аланах, о всех племенах
Доложили ему, чтоб хотя бы примерным
Был подсчет всем сокровищам, столь беспримерным,
И огромный воздвигли носильщики вал,
Груды ценной добычи нося на привал.
Будто жадными тешась людскими сердцами,
Раскрывались, блистая, ларцы за ларцами.
И каменья, которых нельзя было счесть,
О себе всем очам тотчас подали весть.
Тут и золото было, и были в избытке
Серебра драгоценного лунные слитки,
Хризолиты, финифть, золотые щиты.
Сколько лучших кольчуг! Нет, не счел бы их ты!
Словно на́ гору Каф мог ты вскидывать взоры,
Полотна с миткалем видя целые горы.
Был прекрасен зербафт, на котором шитье
Золотое вело узорочье свое.
Соболей самых темных несли отовсюду
И бобров серебристых за грудою груду.
Горностая, прекраснее белых шелков,
Было сложено сотни и сотни тюков.
Серых векш — без числа! Лис без счета багровых
И мехов жеребячьих, для носки готовых.
Много родинок тьмы с бледным светом слились:
Это мех почивален; дает его рысь.
Кроме этих чудес, было кладов немало,
От которых считающих сердце устало.
Царь взглянул: нет очам прихотливей утех!
Как в Иране весна — многокрасочный мех.
Цену меха узнав, царь промолвил: «На что же
Служат шкуры вон те, знать хотел бы я тоже?»
Соболиных и беличьих множество шкур
Царь узрел; был их цвет неприветливо бур.
Все облезли они, лет казалось им двести,
Но на лучшем они были сложены месте.
Шах взирал в удивленье: на что же, на что ж
Столько вытертых шкур и морщинистых кож?
«Неужели они, — он спросил, — для ношенья
Иль, быть может, все это — жилищ украшенья?»
Молвил рус: «Из потрепанных кож, государь,
Все рождается здесь, как рождалось и встарь:
Не смотри с удивленьем на шкуры сухие.
Это — деньги
[435], и деньги, о царь, не плохие.
Эта жалкая ветошь в ходу и ценна.
Самых мягких мехов драгоценней она.
Что ж, дивясь, обратился ко мне ты с вопросом,
Купишь все малой шкурки куском безволосым.
Пусть меняет чеканку свою серебро
Там, где все, что прошло, мигом стало старо,—
Шерсть ни на волос эта не стала дешевле
С той поры, как была в дело пущена древле».
Государь поразился: какая видна
Здесь покорность веленьям! Безмерна она.
Он сказал мудрецу: «Усмиряя все свары,
Силе шахов повсюду способствуют кары,
Но у здешних владык больше властности есть:
Эту кожу велели сокровищем счесть!
Из всего, что мое здесь увидело око,
Это — лучшее, это ценю я высоко.
Если б этой жемчужины не было здесь,
Кто б служил тут кому-либо? Это ты взвесь.
Ведь иначе никто здесь не мог бы быть шахом.
Шах тут — шах. В этом все. Шах тут правит не страхом.
Увидав, что сокровищам нету конца,
Искендер за даянья восславил творца,
И, прославив творца бирюзового крова,
Он застольную чашу потребовал снова.
Услаждаясь вином, струнный слушая звон,
Словно туча весной щедрым сделался он.
Тем вождям, что в боях были ловки и яры,
И парчи и сокровищ он роздал харвары.
Он им золота дал, он был так тороват,
Что дарил он вождям за халатом халат.
Не осталось плеча, что не тешило взора
Алым бархатом, золотом златоузора.
Бессловесного жителя дальних степей
Царь призвал, — и свободно без прежних цепей
Подошел этот мощный степняк однорогий,
И царю, как и все, поклонился он в ноги.
И смотрел Искендер на врага своего:
Непонятное он изучал существо.
И немало сокровищ, отрадных для взгляда,
Он велел принести и парчи для наряда.
Но мотнул головою безмолвный степняк,—
Мол, они не нужны, проживу, мол, и так.
Он, потупившись, голову бросил овечью
Перед шахом: владел он безмолвия речью.
Понял все государь: чтобы пленный был рад,
Повелел он из лучших отобранных стад
Дать овец великану, и принят был дивом
Этот дар, и казался безмолвный счастливым.
И погнал он овец в даль родимой земли,
И с гуртом пышнорунным исчез он вдали.
А лужайка полна была мира и блага,
И сверкала по чащам, багряная влага,
И на душу царя взяли струны права,
И блаженно сияла над ним синева.
И когда от вина цвета розы вспотели
Розы царских ланит и в росе заблестели,
Шаха русов позвал вождь всех воинских сил
И на месте почетном его усадил.
Вдел он в ухо Кинтала серьгу. «Миновала,—
Он сказал, — наша распря; ценю я Кинтала».
Пленных всех он избавить велел от оков
И, призвав, одарил; был всегда он таков.
В одиночку ли тешиться счастьем и миром!
Пожелал Нушабе он увидеть за пиром.
И к Светилу полдневному тотчас Луну
Привели, — и Луну привели не одну:
С ней пришли и кумиры, познавшие беды,—
Мотыльки — радость глаз и услада беседы.
Царь убрал Нушабе в жемчуга и шелка,
Как зарю, что весеннего ждет ветерка.
Дал ей много мехов, лалов с жемчугом вместе.
Вновь прекрасная стала подобна невесте.
Царь был несколько дней с ней, веселой всегда,
А когда пированья прошла череда,
Длань царя, сей Луной одаряя Дувала,
Вмиг Дувала ремень вкруг нее завязала.
[436] Поднеся новобрачным жемчужный убор,
Царь своею рукой их скрепил договор.
Он в Берду их направил, в родимые дали,
Чтоб за зданьями зданья они воздвигали.
Чтоб дворец Нушабе стал прекрасен, как встарь,—
Без подсчета казны им вручил государь.
В путь отправив чету, всем вождям своим сряду
Дал за трудный поход он большую награду.
Сговорившись о дани, могучий Кинтал
В ожерелье, в венце в свой предел поспешал.
Он, вернувшись в свой город, не знавший урона,
Вновь обрадован был всем величием трона.
Он, признав, что всевластен в миру Искендер,
Каждый год возглашал на пиру: «Искендер!»
А румиец, чьему мы дивились величью,
То за чашей сидел, то гонялся за дичью.
Он в тени тополей, он под листьями ив
Слушал най, к сладкой чаше уста приложив.
Славя солнечный свет, ликовал он душою
И, ликуя, вино пил с отрадой большою.
Счастье, юность и царство! Ну кто ж от души
Не сказал бы счастливцу: к усладам спеши!
