Все выслушал Меджнун. И для него
Все стало окончательно мертво.
Он тотчас разодрал свою рубаху:
Не нужен саван тлеющему праху!
Тому, чье царство где-то вне миров,
Весь мир — кочевье, а не отчий кров.
Он стал бродить по выжженной пустыне,
С одной лишь думой об одной святыне,
По кручам горным странствовал пешком,
Как тюрк, с заплечным нищенским мешком.
И «Ла хауль»
[261]прохожие кричали,
Когда он шел в смятенье и в печали,
Когда слыхали по ночам вдали
Протяжный вопль его: «Лейли, Лейли!
Я — выродок. Я джинном одержим.
Сам злобным джинном я кажусь чужим,
А для родни — всех бед ее виновник,—
Исколот сам, колюсь я, как терновник.
Товарищи веселья и труда,
Прощайте, о, прощайте навсегда!
Прощайте, о, прощайте же навеки!
Забудьте о несчастном человеке!
Бутыль с вином в руках моих была —
Она разбита, и куски стекла
Усыпали дорогу пылью колкой.
Потоком слез несет ее осколки,
Ко мне легко ты можешь подойти,—
Ног не изранишь на своем пути.
Я — ветвь сухая, ты же — ветвь в цвету.
Ну, так сожги сухую ветку ту.
Преступник ли, что жажду исцеленья?
В чем грешен, если не в одном моленье?
О, будь моей, моей, Йемена дочь,
Из тысячи ночей одну лишь ночь!
Звезда моя! Луна моя младая,
Одной болезнью дикой обладая,
Я потому и болен, что люблю
Тебя одну, тебя, луну мою!
Так он сказал и молча наземь лег.
И плакал, кто был часом недалек
От юноши, и бережно и нежно
Повел его домой дорогой прежней.
Бывает, что любовь пройдет сама,
Ни сердца не затронув, ни ума.
То не любовь, а юности забава.
Нет у любви бесследно сгинуть права:
Она приходит, чтобы жить навек,
Пока не сгинет в землю человек.
Меджнун прославлен этим даром верным,
Познаньем совершенным и безмерным,
Прославлен тяжким бременем любви.
Он цвел, как роза, дни влача свои.
От розы той лишь капля росяная
Досталась мне, едва заметный след.
Но, в мире аромат распространяя,
Не испарится он и в сотни лет.
Все небо закрывала, словно пламя,
Его любовь могучими крылами.
Но чем в любви был совершенней он,
Тем громче слышались со всех сторон
Насмешки, подозренья и упреки,
А сам больной, от всех забот далекий,
Вне общества людского, вне среды,
Причиной стал неслыханной беды
Для бедного отца. И ежечасно
Томился тот о юноше несчастном.
У всех святынь он руки воздевал,
Во всех паломничествах побывал,
Везде родня усердная молилась,
Чтобы снискать целительную милость.
И наконец решила вся родня,
Что следует, не мешкая и дня,
Идти всем скопом до священной Каабы,
Как бы она далеко ни была бы,
Поскольку там за каменной стеной
Михраб любви небесной и земной.
К началу хаджа вышли амириты.
Верблюды их носилками покрыты.
В одну из шатких колыбелей тех
Посажена утеха из утех,
Любимый сын, — насильно упросили,
Не пожалели родственных усилий.
Приехал в Каабу страждущий отец.
Росло волненье искренних сердец.
Шейх амиритов, нищих утешая,
Бесценный жемчуг с золотом мешая,
Сынам песков рассыпал, как песок,
Все достоянья, всех сокровищ сок.
И взял он сына за руки и нежно
Сказал ему: «Теперь молись прилежно.
Не место для забавы этот храм,
Поторопись, прильни к его дверям,
Схватись же за кольцо священной Каабы,
[262]Молись, чтобы мученья отвлекла бы,
Чтоб исцелить бессмысленную плоть
И боль душевной смуты побороть,
Чтоб ты приник спокойно к изголовью,
Не мучимый безжалостной любовью».
Но слушать более Меджнун не стал.
Он зарыдал, потом захохотал,
И, как змея, с земли пружиной прыгнул,
И, за кольцо дверей схватившись, крикнул:
«Велят мне исцелиться от любви.
Уж лучше бы сказали: не живи!
Любовь меня вскормила, воспитала,
Мой путь она навеки начертала.
Моей, Аллах, я страстию клянусь,
Твоей, Аллах, я властию клянусь,
Что все сильней тот пламень разгорится,
Все горячей в крови он растворится,
Что в час, когда земной истлеет прах,
Любовь моя останется в мирах.
И как бы пьяным нежностью я ни был,
Налей еще пьянее — мне на гибель!
Мне говорят, чтоб я Лейли забыл.
Но ты, Аллах, раздуй мой страстный пыл,
Всю жизнь мою, все радости, все муки
Отдай в ее младенческие руки.
Пусть буду тоньше волоса Лейли,
Но только бы чело ей обвили
Те вьющиеся — черной смольной чащей!
Будь раной я сплошной кровоточащей —
Пускай она по капле выпьет кровь!
И, как ни велика моя любовь,
Как много дней о ней я ни тоскую,—
Продли, Аллах, подольше боль такую!»
Слыхал слова сыновние отец.
Он замолчал и понял наконец,
Что сыну суждено остаться пленным,
Что тот огонь пребудет век нетленным.
И он пошел к своей родне домой
И так сказал: «Сын безнадежен мой.
Он так молился у святыни Каабы,
Что кровь моя вскипела и могла бы,
Как ток Земзема, хлынуть кипятком.
Я полагал — святынями влеком,
Страницу прочитает он Корана,
Но он о ней молился невозбранно,
Забыв меня и молодость губя,
Хвалил ее и проклял сам себя».
