Глава начинается с легенды о закладке Искендером города Булгара на Волге, в том месте, где он оставил обоз и казну, отправляясь в страну Мрака. Выйдя из Булгара и пройдя через страну русов, он на кораблях возвращается со своим войском в Рум. Страна разбогатела от привезенных сокровищ. Искендер — на вершине славы, но если он первый раз пошел в поход лишь с земными целями, то теперь перед ним цели духовные, небесные. Его обширными владениями управляют наместники, сам же он получает божественное веление стать пророком. Ныне Искендер собирается в новое странствие — на сей раз с пророческой миссией. Низами завершает главу пояснением: если собрать рассыпанные по этой книге и скрытые в символах драгоценные мысли, то получится «канон мудрости». Обращает он внимание и на призывы к кравчему в начале каждой главы, которым придает особое значение. В сказки, говорит Низами, я вплел истину, слово должно вести к истине, иначе оно презренно. Он считает, что Фирдоуси иногда был готов отступить от истины, но сам он исправил те места «Шах-наме», которые ему пришлось пересказать. Теперь, если хватит сил, он напишет вторую часть «Искендер-наме».
Книга завершается традиционным восхвалением одного из адресатов поэмы — Нусрет-ад-дина Абу Бекра Бишкина ибн Мухаммеда из династии Ильдигизидов (вступил на престол в 1191 г.). В восхваление включены строки — посвящение поэмы, просьба принять ее благосклонно и наградить ее создателя.
К каждой сокровищнице, созданной разумом, ключ — имя господа, парафразирует здесь Низами первый бейт «Сокровищницы тайн». Господь дарует людям разум, продолжает он, опекает разумных, но и неразумных выручает из беды. Глава напоминает «Восхваление разума» из «Шах-наме» Фирдоуси и наполнена глубоким философским содержанием.
Традиционная внутренняя молитва, беседа с богом. В конце главы Низами молит бога помочь ему завершить вторую часть поэмы и повести его прямым путем так, чтобы он заслужил божественное одобрение.
Обычные традиционные хвалы, содержащие перечисление преимуществ Мухаммеда перед всеми бывшими до него пророками.
В вечном беге желают всё нового дни,
Всё наставника нового ищут они,
Песни прежние слушают чуть ли не с гневом,
Благосклонны они только к новым напевам.
Время — кукольник: сдвинув завес пелену,
Преподносит народам он куклу одну.
И, глядишь, чародей этой лучшей из кукол
Всех взирающих души уже убаюкал.
Дни идут, вся истрепана кукла, — и вот
Из-за ткани волшебник другую берет.
Время, вечно вращаясь, все новые сказы
Одевает в парчу, и в шелка, и в алмазы.
Поглядите! Под пальцами ловкой руки
Все иные, иные пестреют венки.
Коль каменья одни станут дымкой одеты,
То из копи другие берут самоцветы.
Но навеки — мой сказ не напрасно возник —
У невесты моей будет розовый лик.
Хоть от книги моей вы не этого ждали,
Я иное сказать захотел бы едва ли.
Был в коне моем яростном бурный огонь,
Но отныне обуздан мой огненный конь.
Все вам в дар принесу. Принести лишь не в силах
Одного: юных дней — миновавших и милых!
Под юнцом — на коне все подковы в огне,
Старики — на огонь их кладут
[444]при луне.
Если в жарком огне треснет зеркало, брони
В том огне закаляй, позабыв об уроне.
Всем, в созданье былин проводящим года,
Помощь ангел дает. Это было всегда.
В дни, которые знал я на этом привале,
Сотни сказов раздумье во мне вызывали.
И внимал я певцу, что в ночной тишине
Свиток древних сказаний развертывал мне.
Но благого певца
[445]дали времени скрыли.
С ним и я замолчал, все оставил я были.
И внимавший сказаньям исчез оттого,
Что конец обрело дело жизни его.
Шах Арслан
[446], утомясь, лег на вечное ложе.
И рассказы свои мне вести для чего же?
Иль молчанье мое мне поможет пресечь
Новый шах и вернет мне бывалую речь?
Сколько бед на пути! Где искать мне защиты?
Тело слабнет мое, увядают ланиты.
Мысли бурей встают. Как мне их превозмочь?
У дверей почивальни зловещая ночь.
Ночь мрачней, чем печали томительный голос.
Мой мучителен путь, путь мой тоньше, чем волос.
Как же в страшную ночь быть на этом пути?
Как же в сумраке этом колодезь найти?
Башня стража
[447]закрыта завесою черной.
Стража давит, как слон, мрак и злой и упорный.
Лишь газели вверху в черной светятся мгле.
Только мускуса мгла растеклась по земле.
Мотылек! Нет свечи у него на примете.
Да и где мотылек? Позабыл он о свете.
В ночь такую держал я в руке черновик;
Ночи был он черней, и над ним я поник.
В море мглы я нырял, лучших жаждал жемчужин,
Этот жемчуг — он мой! А вот этот — не нужен!
Ночи треть миновала. И долго текла
Эта ночь, и дышала безмолвная мгла
Задержала судьба все свои повеленья.
Петухи замолчали. Ища утоленья,
Кудри ночи поймав, взор вперяя во тьму,
Семицветную ткань ткал я в тесном дому,
Из нутра синевы, как во время былое
Сам Иса, брал я синее, брал золотое.
