Ты — боец без щита. Ты — в гордыне один. Иль тебя
Гуль в пустыню загнал, отчужденную душу губя?
Ты — в венце золотом. Но венцы существуют ли вечно?
Ты — в цвету бытия. Но припомни: оно — скоротечно.
О, спешащий за теми, которым лишь в пиршествах свет,
О, покорный игре бесконечно бегущих планет!
Ты, отбросивший саблю, забывший о чтенье Корана,—
Для чего? Лишь для чаши веселья, для винного жбана.
То ты с гребнем, то с зеркалом, счастлив ты ими вполне.
О ценитель кудрей, ты подобен манящей жене.
Рабию́ ты припомни; она ведь в пустыне однажды
Разлучилась с косой для собаки, понурой от жажды.
[104] В стыд вгоняешь ты доблесть. Деянья твои таковы!
Устыдился б деяния той сердобольной вдовы.
Будешь славить себя или силой кичиться доколе?
Этой сильной жены быть сильней ты, как видно, не в воле.
Человеческий разум и светлая доблесть — одно.
Надо всем правосудье. Всех доблестей выше оно.
Не в твоем ручейке стали воды прозрачными. Стала
Миловидною родинка в блеске чужого овала.
Ты не злой небосвод. Лишь о благе раздумывай ты.
Помни вечно о бедах, что к людям спешат с высоты.
Лишь добро проявляй, отдаваясь крутящимся годам.
Лишь такое имущество радует верным доходом.
На себя ты не должен людскую обиду навлечь,
Бойся честь обескровить и кровью людей пренебречь.
Притязали иные на честь и на доблесть. Быть может,
Честным двум или трем твой пример появиться поможет?
Правосудье твори; бойся мощных карателей зла.
Ночью ждет притеснитель: возмездья ударит стрела.
Мысли зорких грозят. Все подверглись их мощному сглазу.
Сглаз опасен, поверь, не простил он виновных ни разу.
Могут все испытать его страшный, негаданный суд.
Забывать ты не должен: ему подвергался Махмуд.
[105] Сглаз людей беспорочных застигнет тебя ненароком,
И увидишь, бессильный, что ты наказуешься роком.
Те, что схожи с крылатыми, те, что душой в небесах,—
На пути черепашьем не меньше других черепах.
Пусть насилья мечом их дорога не будет задета,
Иль узнаешь стрелу, что метнут они в блеске рассвета.
Если ценишь владычество — ты правосудье цени!
Ты на беды от гнета, что царствуют в мире, взгляни!
Человек, чья душа в доме этом ко благу готова,
Все свершает к ночи к устроению дома второго.
Как-то шаха Санджара седая старуха одна
За полу ухватила, и в гневе сказала она:
«Справедливость являть, видно, властный, тебе не угодно,
И обида твоя настигает меня ежегодно.
Пьяный стражи начальник вбежал в наш спокойный квартал
И напал на меня. Избивал он меня и топтал.
И, за волосы взявши, меня он повлек от порога,
И царапала щеки мне жесткая наша дорога.
И обидам ужасным меня он речами подверг,
Кулаками позору пред всеми очами подверг.
«Прошлой ночью, — кричал он, исполненный пьяного пыла,—
С кем-то тут сообща человека не ты ли убила?»
Он обшарил весь дом. Беззаконье мы терпим и гнет!
Где же спины людей произвол еще тягостней гнет?
О напившемся страже ужели не верил ты слуху?
Он и был во хмелю, потому-то избил он старуху.
Те, стучащие кубками, весь твой расхитили край,
И ни в чем не повинных уводят они невзначай.
Тот, кто видит все это, и все же помочь нам не хочет,
Тот порочит народ, но тебя ведь он тоже порочит.
Я изранена вся. Еле дышит разбитая грудь.
В ней дыхания нет. Но смотри, государь, не забудь:
Если быть справедливым тебе в этот час неохота,
Все ж получишь мой счет. Ты получишь его в день расчета.
[106] Правосудья и правды я вовсе не вижу в тебе;
Угнетателя подданных я ненавижу в тебе.
От властителей правых поддержка приходит и сила,
От тебя — только тяжесть, что всех нас к земле придавила.
Разве дело хорошее — грабить несчастных сирот?
Человек благородный у нищих добра не берет.
На дорогах больших не воруй ты поклажу у женщин.
Не бери, государь, ты последнюю пряжу у женщин.
Притязаешь на шахство! Но ты не властитель, ты — раб!
Лишь вредить ты умеешь, а в помощи людям ты слаб.
Шах, внимательный к людям, порядок наводит в округе,
И о подданном каждом он думает, словно о друге.
Чтоб указом любым всех он радовал в нашем краю,
Чтобы шахскою дружбою нежили душу свою.
Ты всю землю встревожил! Иль я неразумно толкую?
Ты живешь. Ну, а доблесть, скажи мне, явил ты какую?
Стала тюрков держава лишь доблестью тюрков сильна,
Правосудьем всегдашним в веках укрепилась она.
Но грабеж и бесчинство ты в каждую вносишь обитель.
Нет, ты больше не тюрк, ты, я вижу, индусский грабитель.
Города посмотри-ка: в развалинах наша страна.
Хлебопашец ограблен, оставлен тобой без зерна.
Ты припомни свой рок! Приближенье кончины исчисли.
Где от смерти стена? Вот на что ты направил бы мысли!
Справедливость — лампада. Лампады пугается тень.
Пусть же с завтрашним днем будет дружен сегодняшний день!
Пусть же слово твое будет радовать старых готово!
Ты же дряхлой старухи, властитель, запомнил бы слово:
Обделенным судьбой никакого не делай ты зла,
Чтоб их громких проклятий в тебя не попала стрела.
Стрелы всюду не сыпь иль дождешься недоброго часа!
Есть припасы молитв у несчастных, лишенных припаса.
Чтоб раскрылась вся правда, с железом ключа ты пришел.
Не за тем, чтобы правду ударить сплеча, ты пришел.
Ведай, взявший венец, ты вовек не покроешься срамом,
Если раны недужных ты благостным тронешь бальзамом.
Пусть обычаем немощных станет тебя восхвалять,
А твоим, повелитель, — ласкать их опять и опять.
Береги, словно милость, возвышенных душ благостыню.
Охраняя немногих, что в тихую скрылись пустыню».
Что же стало с Санджаром, что встарь захватил Хорасан?
Знай: не внявшему старой урок был губительный дан.
[107] Где теперь правосудье? Все черным бесправьем объято.
Знать, на крыльях Симурга оно улетело куда-то.
[108] Стыд лазурному своду, всегда пребывавшему в зле!
Вовсе чести не стало на где-то висящей земле.
Слезы лей, Низами, удрученный такою бедою,
Ты над сердцем их лей, что кровавою стало водою.
