О хаджа горделивый, хотя бы на краткие дни
Людям благо подай, рукавом ты над миром взмахни!
Будь не горем для всех, а блаженством живительным, коим
Утешают скорбящих. Отрадою будь и покоем.
Все в великом вниманье, и ты все величье души
На служение бедным направить, хаджа, поспеши.
Соломоново царство ты ищешь напрасно: пропало.
Царство есть, но ведь знаешь: царя Соломона не стало.
Вспомни брачный покой, что украсила пышно Азра,
Где влюбленный Вамик пировать с ней хотел до утра.
Только брачный покой, только кубки остались златые.
А Азра и Вамик — погребли их пределы чужие.
Хоть немало столетий над миром проплыло, мы зрим,—
Он такой же, как был; ни на волос не стал он другим.
Как и древле, земля нам враждебна. И все год из года
Нас карает палач — многозвездный простор небосвода.
С миром злобным дружить разве следует смертным сынам?
Он всегда изменял. Разве он не изменит и нам?
Прахом станет живущий на этом безрадостном прахе.
Прах не помнит о всех, на его распростершихся плахе.
Облик живших скрывается в зелени каждой листвы.
Пядь любая земли — некий след венценосной главы.
Нашу юность благую мы отдали миру. За что же
Нам он старость дает и ведет нас на смертное ложе?
Ведь всегда молодым оставался прославленный Сам,
Хоть склонял свои взоры он к сына седым волосам.
[102] Синий купол бегущий свой круг совершает за кругом,
В вечном споре с тобою, твоим быть не хочет он другом.
То он в светоча мира мгновенно тебя обратит,
То в горшечника глину надменно тебя обратит.
На двуцветном ковре
[103]быстросменного мира, в печали
Все, что дышат на нем, все стремятся в безвестные дали.
По равнине идущие молвили: «Счастливы те,
Что по морю плывут, — все твердят о его красоте».
Те, что на море страждут, сказали: «О, если бы ныне
Мы могли находиться в спокойной безводной пустыне!»
Все, живущие в мире, встречают опасные дни.
На воде и на суше злосчастия терпят они.
Юных дней караван на заре поднимается рано.
Но ведь кончится путь. Не сберечь нам поклаж каравана.
От верблюдов отставший, из города юности ты
Будешь изгнан в предел, где стареют людские черты.
Но на всех утомленных во тьме наступающей ночи
Из нездешних пространств уж глядят благосклонные очи.
Трон покинь. Ведь тщеславье опаснее многих сует.
Это — черная тень, от тебя заградившая свет.
Ты отдался утехам, конца им не зная и края,
Ты живешь и играешь, о горестях будто не зная.
Синий купол, вращаясь, похож на забаву, но он
Не для наших забав, не для наших утех укреплен.
До пришествия разума в мире царила беспечность.
О, какая в тебе благодатная сила, беспечность!
Ясный разум взглянул на вершину созданий творца,
И владычество радости тотчас достигло конца.
Не от знанья беспечна мелькающих дней скоротечность.
Безрассудства, возникнув и множась, рождают беспечность.
О беспечность, очнись, очини поскорее калам,
И царапай листок, и предайся отрадным делам.
Будь меж теми, чья мудрость известна от края до края,
Стан людей просвещенных с отрадой рукой обнимая.
Если с добрым мы дружим, то добрый нам выпадет час;
И поможет нам друг, и все нужное будет у нас.
Где же скрылись все добрые? Встречусь ли я хоть с единым?
Стол, что медом прельщал, ныне сделался ульем пчелиным.
Где ж теперь человечность? Ужель удалилась навек?
Человека любого страшится любой человек.
Где ж познание то, что в сердцах человечьих блистало?
Человеческих свойств в человеке давно уж не стало.
Скрылся век Соломона. О смертный, вокруг посмотри!
Где теперь человек? Он исчез. Он — бесследней пери́.
Хоть дыханье мое слиться с общим дыханьем хотело,
Все же, бегство избрав, совершил я хорошее дело.
Где бы тень я сыскал, что явилась бы тенью Хумы?
Где бы верность нашел? Где бы честные встретил умы?
Если б сеяли верность, прекрасными стали бы нравы.
Надо верность хранить — вот что чести достойно и славы.
Земледелец зерно бросил в землю весною, и вот
Наступает пора — и созревший вкушает он плод.
Как-то царь Соломон не имел государственных дел.
И случилось, что ветер светильник задуть захотел.
Царь свой двор перенес в ширь степного просторного дола,
Там вознес он к лазури венец золотого престола.
Скорбен стал Соломон: он увидел, теряя покой,
Старика земледельца, который в равнине скупой,
Зерна в доме собрав — хоть добыча была и убога,—
Поручил закрома одному милосердию бога.
И повсюду в степи разбросал эти зерна старик,
Чтоб из каждого зернышка радостный колос возник.
Но все тайны зерна и все тайны творящего лона
Говор птиц сделал внятными слуху царя Соломона.
Царь промолвил: «Старик! Будь разумным! Коль зерен не счесть,
Можно зерна бросать. Но твои! Их ты должен был съесть.
Для чего ж ты надумал напрасно разбрасывать зерна?
Предо мной быть неумным ужели тебе не зазорно?
Нет мотыги с тобой, что ж царапаешь глину весь день?
Тут ведь нет и воды, для чего же ты сеешь ячмень?
Мы бросали зерно в землю, полную влаги, и что же?
То, что мы обрели, с изобилием было несхоже.
Что же будет тебе под пылающим солнцем дано
На безводной земле, где мгновенно сгорает зерно?»
Был ответ: «Не сердись, мне не нужно обычного блага!
Что́ мне сила земли, что́ посевам желанная влага!
Что́ мне зной, что́ дожди, хоть бы длились они без конца!
Эти зерна — мои, а питает их воля творца.
Есть вода у меня: на спине моей мало ли пота?
И мотыга со мной. Это — пальцы. О чем же забота?
Не пекусь я о царствах, мне область ничья не нужна,
И пока я дышу, моего мне довольно зерна.
Небеса мне мирволят, добычу мою умножая.
Сам-семьсот я беру. Я бедней не снимал урожая.
Надо сеять зерно без мольбы у дверей сатаны,
Чтоб такие всегда урожаи нам были даны.
Только с должным зерном, только с небом нам следует знаться,
Чтобы колоса завязь, как должно, могла завязаться.
Тот, кто с разумом ясным был призван творцом к бытию,
Тот по мерке своей ткет разумно одежду свою.
Ткань одежды Исы не на каждого ослика ляжет,
Не на каждого царь, как на помощь престола, укажет.
Лишь одни носороги вгрызаются в шею слону.
Что пожрет муравей? Саранчовую ножку одну,
От нашествия рек море станет ли злым и угрюмым?
А ручей от потоков наполнится яростным шумом.
Человеку, о царь, все дает голубой небосвод.
Все, чего он достоин, себе он под небом найдет.
Государственный муж быть не крепким, не стойким не может;
Иль под бременем тягостным до смерти он изнеможет.
Нет, не каждый живущий родился для сладостных нег,
И великие тайны не каждый таит человек».
Пусть несдержан юнец. Я же прожил немалое время,
Низами молчаливо несет свое тайное бремя.
