Однако торговля жертвенными животными и мелким товаром была не единственным видом осквернения храмовых дворов. В те времена получила развитие широкая система банковских операций и обмена денег, действовавшая прямо на территории храма. Предыстория всего этого такова. Во времена династии Асмонеев евреи чеканили свои собственные серебряные монеты, и, по установившемуся порядку, храмовый налог величиной в полсикла, равно как и все остальные храмовые сборы, должны были выплачиваться в этих еврейских монетах. Для этого менялы получали разрешение обменивать многие виды монет, имевших хождение в Палестине и других провинциях Римской империи, на этот традиционный сикл еврейской чеканки. Подушный храмовый налог, взимаемый со всех, кроме женщин, рабов и несовершеннолетних, составлял полсикла. Это была монета величиной с десять центов, но вдвое толще. Ко временам Иисуса священников также освободили от уплаты налогов на храм. Соответственно, с 15 по 25 число месяца, предшествовавшего Пасхе, официальные менялы устанавливали свои лотки в главных городах Палестины для обеспечения еврейского народа необходимыми монетами, чтобы, попав в Иерусалим, люди могли заплатить храмовый налог. После этого десятидневного периода менялы перебирались в Иерусалим и начинали устанавливать свои обменные столы во дворах храма. Им позволялось удерживать в качестве комиссионных сумму, эквивалентную трем-четырем центам при обмене монеты достоинством примерно в десять центов, а в случае обмена монеты большего достоинства им разрешалось взимать двойной сбор. Таким же образом храмовые менялы получали прибыль от обмена всех денег, предназначавшихся для покупки жертвенных животных, оплаты обетных приношений и совершения пожертвований.

Эти храмовые менялы не только извлекали прибыль из регулярных денежных операций по обмену более двадцати различных видов монет, периодически доставляемых в Иерусалим прибывавшими сюда паломниками, но также занимались всеми другими видами финансовых операций. Как храмовой казне, так и правителям храма эта коммерция приносила баснословную прибыль. Нередко в казне скапливалось денег на сумму более десяти миллионов долларов, в то время как простой люд влачил нищенское существование, продолжая платить эти несправедливые поборы.

В тот понедельник утром, посреди шумного сборища менял, лавочников и торговцев животными, Иисус пытался учить евангелию небесного царства. Он был не одинок в своем возмущении этим осквернением храма; простой народ — в особенности евреи, прибывшие сюда из дальних провинций, — до глубины души возмущались этой профанацией их национального храма в угоду прибыли. В те времена даже синедрион проводил свои регулярные заседания в одном из залов посреди всего этого шума и гомона, создаваемого торговлей и обменом товарами.

Когда Иисус уже собирался начать свою проповедь, произошло два эпизода, привлекших его внимание. У стоявшего поблизости стола, принадлежавшего одному из менял, разгорелся шумный и жаркий спор: некий александрийский еврей утверждал, что с него берут чрезмерную плату, и одновременно воздух задрожал от топота примерно ста бычков, которых перегоняли из одного загона в другой. Когда Иисус задумался, молча созерцая это зрелище торгашества и разброда, неподалеку он заметил простодушного галилеянина — человека, с которым он однажды беседовал в Ироне, — подвергавшегося насмешкам и издевательствам надменных и заносчивых иудеян. И всё это вместе пробудило один из тех загадочных всплесков негодования, которые периодически возникали в душе Иисуса.

К изумлению апостолов, стоявших рядом и удержавшихся от участия в том, что последовало дальше, Иисус сошел с возвышения для проповедников и, подойдя к юноше, гнавшему скот через храмовый двор, забрал у него плетеный кнут и быстро выгнал животных из храма. Но этим дело не кончилось: перед удивленными взорами тысяч людей, собравшихся в храмовом дворе, он величественно прошествовал к самому дальнему загону и начал отворять ворота каждого стойла и выпускать запертых животных. К этому времени собравшиеся паломники пришли в возбуждение и с шумными криками набросились на базары, переворачивая столы менял. Менее чем за пять минут весь храм был очищен от торговцев. Когда находившиеся неподалеку римские стражники прибыли на место, порядок был восстановлен, и толпа вела себя спокойно. Вернувшись на возвышение, Иисус обратился к народу: «Сегодня вы стали свидетелями того, что сказано в Писаниях: „Дом мой будет домом молитвы для всех народов, но вы сделали его вертепом разбойников“».

Но прежде, чем он смог произнести что-либо еще, огромная толпа разразилась возгласами «Осанна!», и тут же из нее выступили множество юношей, начавших петь благодарственные гимны в честь изгнания из святого храма осквернявших его нечестивцев-торгашей. К этому времени сюда уже прибыли некоторые из священников, и один из них сказал Иисусу: «Разве ты не слышишь, что говорят дети левитов?» И Учитель ответил: «Разве вы не читали: „Совершенна хвала, исходящая из уст младенцев и грудных детей“?» И весь тот день, пока Иисус учил, стража, выставленная народом у всех сводчатых проходов, не позволяла никому пронести через храмовые дворы даже пустого сосуда.

Узнав о происшедшем, первосвященники и книжники лишились дара речи. Они всё больше боялись Иисуса и всё больше укреплялись в своем решении убить его. Но они были в замешательстве. Они не знали, как добиться его смерти, ибо страшно боялись народа, открыто одобрявшего изгнание Иисусом нечестивых торгашей. И весь тот день — день покоя и мира во дворах храма — люди слушали учение Иисуса и буквально впитывали в себя его слова.

Этот удивительный поступок Иисуса был выше понимания апостолов. Они были столь озадачены этим внезапным и неожиданным действием их Учителя, что в течение всей этой сцены, сбившись в кучу, оставались у возвышения для проповедников. Они и пальцем не пошевелили, чтобы помочь в очищении храма. Если бы это впечатляющее событие произошло днем раньше, при триумфальном прибытии Иисуса в храм после его шумного вступления в город и громогласного народного признания, они были бы подготовлены к этому, но при таком развитии событий они были совершенно не готовы участвовать в них.

Очищение храма раскрывает отношение Учителя к превращению религии в источник дохода, равно как и его отвращение к любой несправедливости и спекуляции за счет бедных и необразованных людей. Этот случай также показывает, что Иисус неодобрительно смотрел на отказ от использования силы для защиты большинства членов любой человеческой группы от нечестных и порабощающих методов несправедливого меньшинства, способного прочно засесть за бастионами политической, финансовой или церковной власти. Нельзя позволять хитрым и подлым интриганам заниматься организованной эксплуатацией и угнетением тех, чей идеализм не позволяет им обращаться к силе для самозащиты или для претворения своих достойных жизненных планов.

Воскресное триумфальное вступление в Иерусалим повергло иудейских вождей в такой ужас, что они не стали арестовывать Иисуса. На следующий день впечатляющее очищение храма также заставило их повременить с арестом Учителя. С каждым днем правители евреев всё больше укреплялись в своей решимости убить его, но им не давал покоя страх перед двумя вещами, которые в своей совокупности заставляли их откладывать свой удар. Первосвященники и книжники не хотели арестовывать Иисуса публично, опасаясь волны народного гнева и негодования; им также внушала страх мысль о том, что для подавления народного восстания может потребоваться римская стража.

На полуденном заседании синедриона было единогласно решено как можно скорее покончить с Иисусом, поскольку на этом совещании не было ни одного друга Учителя. Однако им не удалось договориться, когда и как его следует арестовать. Наконец, было принято решение назначить пять групп, которые должны были смешаться с народом и попытаться запутать Иисуса в собственном учении или каким-либо иным образом дискредитировать его в глазах слушателей. Поэтому около двух часов — вскоре после того как Иисус приступил к беседе «О свободе сыновства» — группа этих израильских старейшин пробралась к тому месту, где стоял Иисус. Перебив его в своей обычной манере, они спросили: «По какому праву ты это делаешь? Кто дал тебе такое право?»