Секст молчал.

— Любовь моя. — Либонила протянула руки.

Пират обнял ее:

— Разве тебе плохо со мной?

Наутро Эврос увез согласие Секста Помпея. Пират приглашал властителей мира на борт своего корабля.

Пурпур и золото, запах роз и моря, смуглые лица пиратов, прислуживающих за столом, а за бортом немолкнущий, монотонный плеск, точно шум раковины.

Октавиан старался не пить, но от зноя и мерного покачивания его разморило. Напрягая слух, ловил не только каждое слово, но каждый шорох. По движению губ угадывал, что замышляет Секст.

Триумвиры пировали за отдельным столом. Их свита и кормчие Секста угощались в отдалении.

— Мы в волшебных владениях нимфы Калипсо, — любезно пошутил Антоний. — Ты угощаешь нас дивными винами Эллады и лицезрением самой прекрасной матроны Рима.

— Красота и услада пируют с нами. — Лепид поднял кубок и, нагнувшись к Сексту, шепнул: — Либонила — первая красавица Рима. Октавиан — самый красивый юноша Италии. Ты не ревнуешь?

Секст равнодушно скользнул глазами.

— Я вижу, ты не из ревнивых. — Лепид усмехнулся. —  Зато твой соперник на море сходит с ума от ревности!

Лепид перегнулся через стол и крикнул:

— Октавиан Цезарь, твой друг уже час делает таинственные знаки, а ты так увлечен!

Младший триумвир живо обернулся. По лицу Агриппы догадался, что его друг недоволен, озабочен. Октавиан быстро подошел к нему.

— Нагнись к борту, — шепнул Агриппа. — Видишь? Под водой канаты. Стоит их перерубить, и течение вынесет корабль в открытое море.

Наследник Цезаря вздрогнул и поглядел на берег. Белы домики и пальмы виднелись не меньше чем в тридцати стадиях.

— Доберемся вплавь. — Агриппа приподнял край плаща показал плоскую, тщательно укутанную глиняную фляжку. — Захватил с берега. Греческий огонь. Если они рискнут, разобью. Пламя вмиг охватит трирему. Мы спрыгнем за борт, они сгорят.

— Секст не решится, — тихо ответил Октавиан.

— Не знаю. Шептались один пират и Помпей. Пират спрашивает: "Перерубить?" Секст жмется — дал честное слово... мои гости... потом говорит: "Чтоб я не знал. Неудобно". Тут он заметил меня.

— Он и сейчас следит... — Сын Цезаря подтолкнул своего друга.

— Секст запретил рубить канаты, но так запретил, что тот кто нарушит приказ, получит от него же награду. Разреши. — Агриппа притронулся к фляжке.

Мимо, как бы случайно, прошел Секст. Взгляды друзей не ускользнули от него. Долетевшие слова подтвердили опасения пирата. Отдать свою трирему пламени и пойти на открытый разрыв Секст Помпей не решался.

Триумвиров снесли с корабля в ладью замертво. Один Октавиан шел на своих ногах. Прощаясь, он пристально взгляну Сексту в глаза, желтовато-карие, по-соколиному зоркие, смелые и такие близорукие.

С Либонилой Октавиан договорился. Чутьем понял: прекрасная матрона скучает, жаждет мужского поклонения, завистливого восхищения подруг и розового венка первокрасавицы Рима. Триумвир обещал ей восторг своей столицы Либонила будет первой не только по прелести, но и по сану. Он не женат, его сестра стареет. Октавиан подарит супруге пирата жизнь, полную наслаждений, почестей и всеобщего обожания, и не собирается разлучать ее с мужем. Нужно только уговорить Секста не отнимать у наследника Цезаря Иберию. Пусть молодой Помпей удовольствуется Африкой. Либонила должна натравить своего Кая на Клеопатру, эту язву всего Востока. Секст станет императором Африки и возложит тиару обоих Египтов на гордую головку прекрасной квиритки иначе Либонила рискует потерять супруга. Для жен своих союзников Клеопатра опасней, чем для их врагов.

Волны заливали ладью. Октавиан, укутавшись в плащ, прижался к борту. Пнул ногой непробудно пьяного Лепида: "Животное!"

Антония охватило холодным валом. Он приподнялся и, ругнувшись, снова рухнул на дно. Младший триумвир вскрикнул и уронил голову на колени друга.

— Укачивает, вот мучение! Прображничали весь день и ни до чего не договорились. Неужели завтра опять потащимся?..

Пена прибоя светилась во тьме. Море шумело, наступало, и шум его врывался в покои прибрежной виллы. Супруга Владыки Морей уступила свою опочивальню младшему триумвиру, а сама она проведет эти дни на корабле со своим Каем.

Октавиан, лежа на постели, стонал:

— Проклятый Помпей! Проклятый корабль! Проклятая качка! Дай уксусу... Подлецы! Кажется, меня отравили... Что же ты молчишь?

— Лежи, укачало. Теперь и на суше в глазах плывет...

Вошел Лепид. Октавиан поразился, как быстро властитель Африки успел протрезветь.

— Ты обратил внимание — Эвроса не было? Ведь он правая рука Антония. — Лепид сел. — Надеюсь, при твоем друге можно говорить откровенно? — Заметив, как передернулся Агриппа, он ухмыльнулся: —  Со школьной скамьи известно: три на два не делится, но четыре число четное, распадается на две двойки. Я и ты, Секст и Антоний. Эврос послан в Египет. Меня подменят Секстом, тебя — Клеопатрой, и третий триумвират готов!

Октавиан широко раскрыл глаза.

— Непонятно? Африку отдадут Помпею, Италию — Цезариону, то есть фактически Клеопатре. — Лепид кашлянул.

— Ты сумеешь до весны держать Секста в границах? — Агриппа выступил из темноты. — Не подпускай его лигуры к Италии. Весной мы вступим в игру.

Лепид задумчиво поглядел на пол.

— Да, рассчитывай. Если Клеопатра не поддержит пирата.

— С Египтом союза не будет, — уронил Октавиан. — Либонила не допустит. Пока вы бражничали, я добился кой-чего. Но Секст метит на твою Африку.

— И на твою Иберию. — Лепид вздохнул и, пожелав приятной ночи, удалился.

Октавиан подошел к столу и жадно выпил холодной воды.

— Четыре камня на моем пути — Цезарион, Антоний, Лепид и Секст — каждый из них сильнее меня. Пока они дышат, я как затравленный зверь!

— Не думаю. К весне мы будем сильней, а до весны все что угодно, лишь бы сохранить мир!

Бывший ветеран Цезаря сенатор Сильвий Сильван путешествовал. Его сопровождал молодой раб, смуглый, белозубый и веселый.

Путники, не спеша пустив коней, размеренной рысью продвигаюсь к югу, по знаменитой Виа Аппиа — широкой, мощенной мрамором дороге, проложенной более ста лет назад стараниями консула Аппия Клавдия. Виа Аппиа соединяла Рим с Неаполем. Когда сенатор был еще несмышленым малюткой страшный лес из шести тысяч крестов вырос по обочинам Аппиевой дороги. Шесть тысяч мятежных рабов, друзей восставшего гладиатора Спартака, были распяты на этих крестах по воле Марка Лициния Красса.

Но все это было слишком давно, чтобы смущать молодого спутника сенатора. Юноша то и дело сшибал хлыстом головки придорожных трав, напевал, пускал коня в галоп и, забыв всякую пристойность, обгонял своего господина. Но сенатор, погруженный в раздумья, казалось, не замечал этой непочтительности. Лишь изредка уголком глаза следил за своим спутником, любуясь его удалью.

Там, где проселочная дорога, прорезая рощу олив, убегала в сторону от мраморной страды к морю, молодой раб подъехал к сенатору и молча указал хлыстом на запад.

Они свернули к Кумам. Некогда богатая греческая колония и крупный торговый порт Кумы благосостоянием своих обитателей и их любовью к роскоши соперничали с самыми великолепными городами Этрурии. Но вскоре неподалеку возник небольшой поселок Неаполь. Залив возле Неаполя оказался более удобным для мореходов, а дорога, проложенная консулом Аппием Клавдием, соединила этот городок с Римом. Кумы захирели.

Триремы и галионы, груженные египетским льном и пшеницей, оливками Тавриды, мехами, янтарем и оловом из далеких заальпийских стран, благовонными смолами и драгоценными тканями Востока, бросали якоря у причалов Неаполя.

А Кумы чахли. К моменту появления на свет Дивного Юлия некогда блистательный порт превратился в захолустный городок и его жители с трудом довольствовались доходами с пригородных виноградников и рыболовства. Но и рыба с каждым годом уходила все дальше в море.