— Нет, — сухо ответил Агриппа.

— Но он завоевал весь мир!

— Он своими бесконечными походами разорил Македонию. Благодетель всего мира! — Агриппа сплюнул сквозь зубы. — На что мне власть над миром, если пиценские дети станут умирать от голода!

— А сам ты все говоришь: Египет...

— А-а... —  протянул Агриппа. — Это дело другое. Нам их пшеница нужна. Вставай, мой император, сейчас ты увидишь своих легионеров, поистине непобедимых!

Подойдя к винному погребку, он долго в темноте возился с замком. Открыв наконец окованную железом дверь, нашел ощупью кресало и огниво и высек огонь. Плотно прикрыв вход и задвинув внутренний засов, засветил факел.

— На, держи! — Он сунул светильник в руки Октавиану, остолбеневшему от страха и таинственности. — Пошли!

Они спустились на несколько ступенек. Своды нависли ниже, шаги зазвучали глуше. Факел, задыхаясь, зачадил, но Октавиан успел разглядеть целые полчища могучих крутобоких бочонков.

— На что тебе столько вина? Ты же почти не пьешь.

— Для гостей, и в подарок нужным людям годится. Не всякого деньгами купишь. — Агриппа подошел к огромной сорокаведерной бочке и, поднатужившись, сдвинул ее. Быстро опустившись на колени, ножом приподнял плиту пола и отбросил. — Наклони факел!

Октавиан вскрикнул от восторга и изумления. У его ног в глубокой яме, переливаясь и искрясь, мерцало золото: груды золота, монеты, слитки, украшения, усыпанные драгоценными самоцветами. Он еще в жизни не видел столько сокровищ, собранных в одном месте! Агриппа стоял в яме по колено в россыпях золота. Зачерпнув горстью тяжеловесные старинные денарии, он высыпал их к ногам Октавиана.

— Аве Цезарь император! Эти малютки — твои легионеры, и они непобедимы!

— Откуда? Это откуда? — растерянно повторял Октавиан. — Теперь ты богаче Мецената!

— Будь оно проклято, это богатство! — Агриппа подтянулся на руках и выпрыгнул из ямы. — из-за него я загубил и совесть и честь. Ограбил старика и надругался над девушкой! Над какой девушкой! На коленях я должен целовать ее язвы, а я надругался над ней!

— Прокаженная, что ли? — Октавиан брезгливо отодвинулся. — Говори толком.

— Нет, она не прокаженная, — медленно проговорил молодой полководец. — От долгого голода у человека открываются язвы и струпья покрывают тело. А она голодала много месяцев, голодала среди изобилия и не нарушила своей чести. Голодала, носила на обезображенном теле одежду раба, работала как раб и кормила старика отца, а их сокровища тлели в тайниках. И я надругался над ней! — Агриппа в отчаянии схватился за голову. — Но да поразит меня Иов Стрела Громовая, да пронзит мою грудь в первом же бою Марс Мститель, Копье Огневое, если я хоть обол из этого проклятого золота истрачу на свои прихоти!

— Не надо так страшно клясться, — Октавиан потянул его за одежду, — уйдем, кариссимо!

Пламя в очаге уютно потрескивало. К смолистому запаху горящего можжевельника, побеждая его, примешивалось дыхание весенних цветов.

На столе в маленькой эгейской чаше меж глянцевитых листьев белели ландыши. Октавиан обрадовано подбежал и зарылся лицом в их нежную свежесть.

— А еще говоришь, что не любишь...

— Оханья над цветами не люблю. А цветы? Что же в них плохого? Тебя порадовать хотел. Плохо без меня было? — Агриппа поставил на стол каменную миску с дымящейся похлебкой: — Ешь, друг! Сам готовил. Тут не умеют.

Октавиан с жадностью принялся за еду. Заметив, что Агриппа разглядывает его, смущенно засмеялся:

— Я три дня не ел. Нет, больше — дней пять не мог куска проглотить.

— Думал, что я сбежал? Нет, Кукла, я горец!

— А я это всегда знал. — Октавиан кивнул с набитым ртом и, справившись с увесистой клецкой, спросил: — А Все-таки откуда эти сокровища? Неужели ты обольстил жрицу и ограбил храм?

— Это приданое моей жены, — серьезно ответил Агриппа.

— Наверное, она дочь Креза? — недоверчиво пошутил император.

— Нет, Лелия — дочь Аттика. — Агриппа коротко рассказал печальную историю своей женитьбы.

Октавиан прикрыл глаза рукой.

— Как странно, мы оба полюбили одну и ту же девушку!

— Я ее не люблю.

— Не любишь, а так восхищался! На колени готов был упасть, — уколол Октавиан. — Не хочешь признаться, что влюбился без памяти.

— Восхищаюсь, но, к несчастью для нас обоих, не люблю. А тобой, мой повелитель, я совсем не восхищаюсь, ни столечко, — Агриппа показал кончик мизинца, —  но люблю.

— Это уж совсем непонятно. — Октавиан обиженно засмеялся. — Раз я восхищаюсь, значит, мне нравится, значит, я люблю.

— Совсем не значит. — Агриппа вздохнул. — Я уверен, что Ахилл восхищался Гектором куда сильней, чем своим мямлей Патроклом, но любил-то он Патрокла, а Гектора вызвал на поединок и убил твоего прадедушку.

— Почему же ты решил, что Патрокл трус? Гомер не стал бы воспевать труса.

— Не трус, а мямля. Дал убить себя в первом бою. — Агриппа встал и прошелся по комнате. — Убивают тех, кто дает себя убить. В скольких боях мы с тобой были, я не прятался за чужие спины, а на мне ни одной царапины. Я увертливый. Кожей чую, когда надо увернуться. А он не мог. Для победы нужна не только храбрость, но и чутье, что ли. Твой Марцелл думает, что я самоуверенный глупец, считаю себя выше Цезаря и Александра. Но видишь ли, Кукла, — Агриппа опустился на биселлу рядом с другом, — и Цезарь, и Македонец сверху вниз на мир глядели и многого не видели, а я снизу вверх гляжу и все подмечаю, чего сверху не разглядеть. Я очень долго изучал походы и Дивного Юлия, и Великого Александра. Скольких ошибок можно было избежать! Сколько жизней сохранить! Да ты не слушаешь, о чем ты думаешь?

— О твоих словах. Ты сказал, и я согласен с тобой. — Октавиан задумчиво посмотрел на вазочку с ландышами. — Риму нужен другой император.

— С другим бы я не ужился, — резко оборвал Агриппа, — ушел бы к пиратам. А с тобой мне хорошо, — прибавил он мягче. — У нас все пополам, как в сказке: тебе вершки, мне корешки. Тебе лавры, триумфы, алтари, мне — труд и власть. Тут уж никому не уступлю. — Он стукнул ладонью по столу. — Пусть только посмеют объявить нас мятежниками, все равно будем сражаться!

— Если Сенат признает меня тираном, — глухо уронил Октавиан, — это конец!

— А коли так, — Агриппа вскочил, — отступая, разгромлю Рим! Камня на камне не оставлю! Тибр от трупов из берегов выйдет! Сам Бренн[43] с его ордами покажется ягненочком...

— Замолчи! — крикнул император, зажимая уши.

— Не бойся! — Агриппа порывисто обнял его. — Придет беда, я сам заколю тебя, прежде чем броситься на меч!

Уже лежа в постели, Октавиан сквозь ресницы разглядывал колеблющееся пламя светильника. Теплой волной нахлынуло блаженное безразличие. Агриппа у стола что-то чертил, вычислял, собирался сражаться до последнего вздоха... К чему, если поражение неизбежно? Октавиан закрыл глаза. Умирая, он в последний раз увидит небо Италии и глаза Марка Агриппы, может быть затуманенные слезой. А ведь они оба и четверти века не топтали землю.