А от калитки уже бежали два легионера. Убийца, высокий белокурый галл, спокойно дал связать себя и так же спокойно объяснил, что он убил рабыню и ее любовника из ревности. Рабыня принадлежала благородному Марку Агриппе, пусть Марк Агриппа и судит его.

Агриппа вышел на шум хмурый и заспанный, удивленно взглянул на связанного галла:

— Что тебе, девок в Риме не хватает? Но ты убил римского гражданина. Кто был твой соперник?

— Клиент Мецената, — все так же спокойно ответил галл и пошевелил связанными руками.

Зоркий глаз Непобедимого заметил на руке допрашиваемого узко свитый в цепочку серебряный браслет.

— Ты поступил как мужчина, и мне жаль тебя. — Агриппа задумался и скомандовал: — Падаль обыскать и — в Тибр! — Он пристально посмотрел на белокурого молодца. — Тебе надо исчезнуть из Рима. Я еду в Остию, будешь сопровождать меня Дать ему коня из моей конюшни! Подожди, ты знаешь дом Сильвия Сильвана?

— Я сын Ильзы, сестры благородной Реты.

— Скажи своему родичу, пусть выдаст тебе двести денариев, и в путь! Догонишь нас за городом!

Агриппа велел своей охране седлать коней.

— А я? — Зябко кутаясь в плащ, несмотря на летнее тепло, Октавиан неслышно подошел и прикоснулся к его одежде.

Агриппа вздрогнул от неожиданности.

— Если хочешь — поехали. Только скачка будет бешеная. — И тихонько прибавил: — Друг Муз вздумал следить за мной.

Октавиан виновато улыбнулся.

Ехали молча. Уже смеркалось, и от болот тянуло нездоровой сыростью. Октавиан зябко ежился на седле и несколько раз принимался кашлять, но Агриппа не обращал ни малейшего внимания на своего императора.

На повороте, где дорога раздваивается и ее ветвь уходит на север к фьезоланским холмам Этрурии, их догнал белокурый молодец. Агриппа знаком велел ему подъехать.

— Как тебя зовут?

— Здесь Лавинием, на родине Хлодвигом, сыном Ильзы.

— Надо работать чисто, мой доблестный Лавиний, и не доставлять столько хлопот твоим друзьям. — Агриппа вынул из-за пояса дощечку, покрытую воском, и, написав несколько слов, скрепил письмо отпечатком своего перстня. — Отдашь кормчему на любой из моих лигур. Тебя довезут до Массалии или Нарбона, а оттуда подашься к Лютеции. У твоего дядюшки Сильвия там целая латифундия. Займешься хозяйством, отдохнешь годик-другой и возвращайся. Я тебя не забуду.

Галл взял записку и, почтительно поцеловав руку своего патрона, отъехал.

— Не теряй времени! — крикнул ему вслед Агриппа и круто повернул коня к Риму.

И снова они понеслись. В сгустившихся сумерках развевающиеся на ветру козьи плащи пицен напоминали крылья чудовищных лохматых птиц. Октавиан, почти лежа на шее взмыленной лошади, напрягал все силы, чтобы не свалиться и не отстать, а бешеная скачка все длилась и длилась, и лишь у городских ворот перешли на размеренную рысь.

— Куда мы? — робко спросил Октавиан.

— В гости к Другу Муз. — Агриппа отпустил охрану.

На Палатине, где жил Меценат, не принято было разъезжать верхом, и прохожие испуганно шарахались от двух мчавшихся всадников.

Друг Муз был дома и отдыхал перед вечерним собранием их служителей. Сегодня его любимец Гораций обещал прочесть новые стихи. Уединившись в библиотеке, он перебирал причудливые куски янтаря. Обкатанные волнами далекого моря, то молочно-опаловые, то золотисто-прозрачные, они манили своей неяркой игрой. Меценат брал то один, то другой кусочек и ласкал их холеными пальцами, как живые существа. Он испытывал наслаждение и как ценитель всего прекрасного, и как счастливый обладатель.

Внезапно в атриуме раздались шаги. Выведенный из блаженной мечтательности, Друг Муз вздрогнул. Он не любил, когда его тревожили в уединении, но в библиотеку уже входили Агриппа и император. От неожиданности Меценат выронил янтарь, и, упав на мраморный пол, этот кусочек морской смолы разбился на тысячу золотых искр. Друг Муз нагнулся, чтобы подобрать янтарные крохи, и с удивлением заметил грустный взгляд Октавиана. Казалось, юноша почувствовал жалость к этой чистой и невинной красоте.

Но Меценату было не до элегий. Он заметил дорожную пыль и на алых сенаторских сапожках Октавиана, и на походных сапогах Агриппы. Понял — его гости не из дому и так спешили, что даже не сочли нужным смахнуть пыль с сапог. Друг Муз насторожился.

— Твой клиент Теренций убит у ворот моей виллы, — бросил Агриппа вместо приветствия.

Высокие полукруглые брови этруска дрогнули, но он спокойно проговорил:

— Мне очень жаль беднягу. Это был трудолюбивый, честный человек и прекрасный семьянин.

— Не такой уж замечательный семьянин, — посмеиваясь, возразил Агриппа, — если затеял шашни с моей рабыней. Ее дружок из ревности прикончил их обоих.

— Надеюсь, убийцу найдут и он будет обезглавлен, — все так же спокойно сказал Меценат.

— Вряд ли. — Агриппа, не дожидаясь приглашения, уселся в огромное, похожее на трон старинное кресло. Октавиан пристроился на широком подлокотнике и, чтобы не упасть, оперся на его плечо. — Я не стал преследовать ревнивца. Ревность — чувство, присущее каждому мужественному человеку.

— Каждому дикарю. — Меценат осуждающе покачал головой. — Меня любят, если мои достоинства внушают уважение и мои ласки приятны, но если эта гармония нарушена, то кто же виноват? Тут ни плетка, ни тем более нож не помогут.

— Плетка вовремя еще как помогает, — вставил вдруг молчавший до сих пор император. — По себе знаю!

Меценат брезгливо улыбнулся и, не отвечая, принялся перекладывать свои янтари. Потом тяжело вздохнул:

— Во всяком случае, я должен позаботиться о семье убитого.

— И я тоже, несчастный погиб из-за моей рабыни. — Агриппа швырнул на стол кошелек и бережно положил рядом сережки с рубинами и золотую змейку. —  Отдай вдове от моего имени. Ее мне жаль.

Октавиан, наслаждаясь спектаклем, подметил, как дрожали пальцы Друга Муз, когда он притянул к себе эти, без сомнения, хорошо знакомые ему безделушки. Но этруск уже справился со своим волнением и, пристально глядя в глаза собеседнику, отчеканил:

— Семь лет назад, Марк Агриппа, ты принес мне какой-то ржавый клинок и запросил неслыханную цену. Я дал тебе эти деньги, потому что, во-первых, я понял, что ты ничего не смыслишь в торговле, а во-вторых, я поверил тебе и в тебя. — Меценат помолчал. — И я не ошибся, ты стал блестящим стратегом, но не избавился от скверной привычки за все запрашивать втридорога. А у торговли, как и у войны, есть свои законы, Непобедимый. Однако за приятной беседой я забыл о гостеприимстве.

Он хлопнул в ладоши, и маленький раб с припудренными золотым порошком волосами и в прозрачной тунике из переливчатой дамасской ткани внес поднос с тремя узорными кубками из муренского стекла.

Гостеприимный хозяин жестом пригласил друзей отведать вина из его виноградников.

— Этрурия родит лучшие вина и плоды.

— Я охотно выпью в знак дружбы из одного кубка с тобой. — Агриппа, не отводя глаз от лица Друга Муз, протянул ему свой кубок.

Меценат все так же спокойно отпил.

— Ты не умеешь читать в сердцах людей, Марк Агриппа! Повторяю, ты — лучший стратег моей родины, и твоя гибель была бы крушением всех моих надежд. Но государство не военный лагерь, и нельзя управлять страной, пренебрегая всеми правовыми нормами и законами торговли.

— Я согласен с тобой. — Агриппа медленно цедил сквозь зубы вино. — Государство — не военный лагерь, но и не базар, где все сводится к купле-продаже. Государство — это прежде всего земля и люди, которые на ней живут и обрабатывают ее. Будет лучше для всех, Гай Цильний Меценат, если мы оба станем думать о благе этих людей, а не ловить друг друга за хвост.

Октавиан хихикнул в восторге от остроумия своего полководца, но тут же из учтивости прикрыл рот ладошкой и притворился, что кашляет. Он никогда не забывал, что у него плохие зубы, и старался улыбаться лишь кончиками губ. После усиленной тренировки это прекрасно удавалось, и улыбка получалась немного грустной и загадочной.