Люция заплакала. Цетег не отвечал. Жадно ловя воздух, недвижно лежал на спине. По крыше барабанил дождь. В углу сарай протекал, и большая лужа медленно подползала к очагу, где сидели бездомные погорельцы.

— Марий вымокнет! — озабоченно проговорила Люция. — Подкинь щепок в огонь.

— Нет больше. — Мальчик поднял голову, — Мама, он перехватит где-нибудь! Давай съедим!

— Бесстыдник! Брату ничего не оставить! — Она переложила подальше кусочек лепешки, обернутый в грязную тряпицу.

Непогода усиливалась. Порыв ветра сорвал дверь с петель и обдал больного сырым холодом. Он захрипел, заметался. Жена и сын кинулись к нему.

— Радуйтесь. — Мокрый до нитки, разрумянившийся от холода и быстрого бега, Марий встал на пороге. Он взмахнул рукой с тяжелой сумочкой: — Кончились беды!

Люция, суровая и прямая, поднялась:

— Отец умер. Ты убил его. — Она отстранила рукой в воздухе нечто видимое ей одной. — Не надо ничего. Его последнее слово было: мой сын — вор!

Марий отшвырнул сумочку и, рыдая, упал на труп:

— Я не украл! Отец, ты слышишь?

Младший мальчик, ползая на коленях, подбирал монеты.

— Мама, это золото! Откуда оно?

— Марий! — тревожно закричала Люция.

— Мама, я не украл. — Марий поднял худое грязное лицо. — Я завербовался в легион Авла Гирсия! Люция бессильно опустила руки.

— Сыночек, тебе же и пятнадцати нет!

— Я сказал, семнадцать. Говорят, мал ростом. А я ответил: "Отъемся — подрасту". Записали. На днях выступаем. Завтра надо уже быть в лагере. — Марий встал и, сняв обрывок плаща, прикрыл умершего. — Похороните, как легионера. И уезжайте из Рима. Докопаются еще, что отец бунтовал. Всех господ, что за бедный люд были, в тюрьме передушили. — Марий помолчал. — Я слышал: Цезарь тоже за нас. Буду ему служить.

— Нет такого человека, сынок, чтоб был за нас. — Люция прижала голову сына к груди. — Нету такого. Всякий норовит только обидеть, а такого, чтоб заступился, нет. Ты себя береги.

Как безумная, она осыпала поцелуями озябшее лицо молодого легионера.

— Я солдат, мама. Береги ты себя и детей.

— Скоро мы увидим тиранию, — крикнул Катон еще с порога, — на форуме чернь вопила: "Да здравствует Цезарь!" Толпы нищих собрались у его дома... Ты слышишь меня, доблестный Брут?

— Да, Республика гибнет, ни традиций, ни почтения к старости. Мамурра отказался одолжить мне две тысячи сестерций для покупки ожерелья моей Иренион.

— Придется тебе расстаться с гречанкой!

— Друг, не лишай беззащитного старца последней отрады. — Брут вытянул обе руки. — Созерцать божественную — одна моя утеха. Она не только прекрасна, но и полна снисхождения к моим преклонным годам, не упрекает меня безжалостно, что я живу седьмой десяток и забыл путь к Лете.

— А твоя супруга, добродетельная и целомудренная матрона Сервилия?

— Я просил ее уговорить Мамурру, но Сервилия ответила, что не понимает, почему ее любовники должны тратиться на моих потаскушек. Я велел продать весь урожай.

— Поспеши, — насмешливо посоветовал Катон, — не сегодня-завтра популяры[17] внесут в Сенат хлебный закон и ты не сможешь продать ни одного зернышка. Из Египта и Тавриды прибудет пшеница. Цезарь раздаст ее свободнорожденным нищим бесплатно. По милости узурпатора чернь, привыкшая уплетать ячмень, станет питаться пшеничными булочками. И наши родовые земли зарастут терниями и диким кустарником.

— Катон, ты прав! Хлебный закон разорит меня. Плебс насытится подачками популяров. У патрициев свое зерно гниет. Кто же купит мою пшеницу? Смерть у дверей Рима! Как мой предок Первый консул Брут, я восстану на тирана! — Брут выпрямился во весь свой хилый рост.

Катон окинул его сумрачным взглядом:

— Все это пустые слова, доблестный Брут! Ты не бываешь в Сенате и не ведаешь, что потрясло меня...

Брут чихнул.

— Куда же мне ходить в Сенат? Там такие сквозняки... Возможно, я не знаю последних новостей...

— Прибыл Квинт Метелл Непот. Понимаешь? Друг Помпея. Он потребовал, да, не предложил, не ходатайствовал, а потребовал, — раздраженно подчеркнул Катон. Его шея нервически дернулась. — Власть Кнею Помпею! Неограниченную диктатуру! Гражданскую и военную! Цезарь поддержал... Ночь тирании нависла над нами!

— Погоди, погоди. — Брут недоуменно поднял плечи. — Кто предложил? Кто поддержал?

— Сейчас, дядя, я объясню. — Незамеченный обоими собеседниками Децим Брут, стоя у дверей, давно уже прислушивался к их разговору. — Квинт Метелл Непот, вновь избранный народным трибуном, внес в Сенат предложение о диктатуре проконсула Морей и Востока Кнея Помпея. Гай Юлий Цезарь, новый претор,[18] поддержал его. В курии поднялся крик.

— Квириты изгнали дерзновенных, — патетически воскликнул Катон, — я собрал истинных республиканцев и атаковал ставленников тирана!

— Словом, произошла потасовка! — перебил Децим. — Раз дело дошло до драки, значит, закон нарушен, вооруженное сопротивление, мятеж. Наши обрадовались и вынесли постановление: Непота и Гая Юлия отстранить от магистратур, запретить им появляться в Сенате. На Цезаря давно злы. Не успел он стать претором, сразу притянул к суду Рабирия за убийство Главция и Сатурнина.

— Рабирий поступил по чести! — возмутился Катон. — Сатурнин и Главций подстрекали плебс к восстанию.

— И, однако, Цезарь добился его осуждения. — Децим злорадно ухмыльнулся. — Старого Катулла отстранили от доходного местечка по его же протесту. Претор Юлий доказал, что старик кладет себе за пояс казенные деньги! А кто же не тянет?

— Увы! Нас справедливо упрекают в корыстолюбии и продажности! — Катон горестно покачал головой — Сенат Римский превратился в лупанарий, где любой полупьяный вояка развязывает пояс Республики, насилует свободу, а мы молчим!

— Мы не молчали. — Ухмылка Децима стала дерзкой. — Мы прокляли Цезаря, да не тут-то было. Не успели приказ об отстранении зачитать на форуме, как к дому Юлиев сбежалось народа видимо-невидимо, с топорами, с дубинами, с навозными вилами. Кричат: "Наш милый Цезарь! Заступник наш и друг! Веди нас на твоих обидчиков-богачей! Не будет тебя в Сенате, до смерти нас засосут эти пиявки! Погибнем без тебя!"

— Ты извращаешь истину! — Катон сдвинул брови. — Чернь действительно собралась у дверей тирана. Но Юлий вышел к ним и отговорил от мятежных действий. В последнюю минуту в злодее проснулась совесть! Ведь он патриций!

— Как бы не так! — Децим фыркнул. — Кассий мне растолковал. Хитрец вовсе не хотел, чтоб закон Непота о диктатуре Помпея прошел. Он сам мечтает о власти. И весь этот шум делался только для того, чтобы доказать — Гай Юлий Цезарь тоже что-то значит...

— Приказ о Цезаре отменили! — В атриум вбежал Касий — Весь сброд ликует!

На форуме богач и откупщик Мамурра, угощая плебс, расхваливал древних царей, основателей Рима. Друг Цезаря Авл Гирсий, указывая на продажность Сената, пояснил народу:

— Прокормить одного правителя дешевле, чем шестьсот сенаторов, двух консулов, двенадцать проконсулов и свору квесторов[19] и эдилов. Надо только, чтоб власть досталась человеку с головой и сердцем. Плохо ли вам было при Марии?

— Что толку от заморских побед Помпея, если вы заедаете свои лавры ячменным хлебцем и запиваете тибреской водицей — вопрошал Мамурра. — Ветеран, завоевавший для Республики необъятные царства Востока, не имеет и четверти югера,[20] чтоб посеять этот ячмень. А Цезарь даст вам пашни. Его друзы добьются в Сенате закона о бесплатной раздаче хлеба всем неимущим квиритам!

Восторженные крики покрыли речь Мамурры.