Во дворце проконсула поднялась суета. Октавия сама снаряжала Дивного Юлия в далекий и опасный поход. Проводив Цезаря, она и Марцелл вернутся в Рим. Молодая женщина ждала ребенка, и возиться с братом у нее не было ни сил, ни желания. Пусть мальчика отвезут обратно в школу, в Аполлонию.

Неожиданно для всех Октавиан сам заявил, что хочет поскорей вернуться в школу. У сестры он не останется. Марцелл не любит его, опять станет дразнить.

— Пусть Мамурра отвезет меня!

— Мамурра в Галлии. Он мне нужен в походе. — Цезарь был непривычно строг. — Поедешь с Марцеллом.

Во главе повстанцев встал вождь овернов Верцингеторикс. Он мстил за свою сестру Ормильду, жрицу Лесной Девы, мстил за поруганное капище родных богов, за плен и муки своих соплеменников. И Верцингеториксу удалось то, что надменные победители считали невозможным.

Весь народ галльский: вожди племени, друиды — священнослужители, воины, полудикие бродячие охотники — все объединились под его знаменами. Эта небывалая сплоченность вечно враждующих племен была тем опасней, что Цезарь всего с одним легионом находился вдали от основного ядра своей армии. Верцингеторикс разрезал римские военные силы надвое и разбил под Герговией наголову.

Цезарь отступил к югу. Галлы преследовали непобедимого до сих пор полководца. Сами боги родных лесов помогали повстанцам, но раздоры между вождями погубили смельчаков.

Среди галльской знати многие породнились с завоевателями. Внуки седоусых королей сражались на стороне римлян. Они защищали дело своих отцов. Их матери, рыдая над трупами своих братьев, в то же время молили богов спасти в битве их мужей и сыновей.

Отрезанные от Италии молодые города терпели голод. Понемногу исчезали римские ткани, зеркала, ножи, красивые сосуды. Горожане роптали, виня во всем повстанцев.

В вспомогательные отряды римских войск стекались дети купцов из Южной Галлии, родственники легионеров, сыновья и сородичи вождей, боявшихся усиления Верцингеторикса. Независимые короли своих племен, они вовсе не желали признать над собой волю вождя единой Галлии. С их помощью после жестоких боев Цезарь отбил атаки повстанцев. В решительный миг выручила германская конница. Храбрые в поединках, галлы не выдержали упорного натиска.

Верцингеторикс заперся в крепости Алезия, но голод заставил вождя повстанцев сдаться.

Косматая, лесная Галлия вплоть до Рейна на многие века стала Римской, но раны, нанесенные мечом завоевателей, долго не заживали...

Срок проконсульства Цезаря истекал, а в Риме укрепилась патрицианская партия. Помпей был избран консулом без коллегии, т.е. единовластным правителем. Все льготы, завоеванные популярами для городской бедноты, были перечеркнуты жирной рукой Великого.

Новый правитель окружил себя ярыми оптиматами. Своим новым дружкам Домицию Агенобарбу и старику Марцеллу, свату и врагу Цезаря, он великодушно обещал консульство на будущий год.

За чашей хиосского вина Домиций грозил в кругу друзей прибрать демагога к рукам, отобрать у негодника его легионы и притянуть к ответу за самоволие. Подумать только, вместо того чтоб радовать достойных граждан Рима богатой добычей и стадами рабов, этот бездельник вздумал наделять землей своих вояк, раздавать римское гражданство направо и налево всем желающим варварам.

Через несколько дней Домиций огласил перед изумленными сенаторами как их собственное решение о передаче верховного командования над всеми легионами Рима Кнею Помпею. Тогда б в руках Помпея оказалась бы не только вся полнота гражданской власти, но и вся военная мощь республики. А Гаю Юлию Цезарю предписывалось сложить с себя все полномочия и явиться в Рим для отчета, иначе Сенат и народ римский сочтут его ослушником и своим врагом.

Сенаторы растерянно молчали. Они все прекрасно помнили, что еще только вчера Курион предложил обоим соперникам — и Юлию Цезарю, и Кнею Помпею — сложить свои полномочия. Весь Сенат дружно поддержал тогда Куриона. Но после подсчета голосов Домиций в гневе ударил кулаком по столу и закрыл заседание прежде, чем писцы успели занести результаты в таблицы. А теперь этот же Домиций зачитывал как решение Сената нечто неслыханное, невиданное. Он, патриций, ведущий род от самого Ромула, готов был ползать на брюхе и хочет заставить их всех ползать перед безродным выскочкой Помпеем!

— Уж лучше Цезарь, — тихонько вздохнул старый Фабий. — По крайней мере, из хорошей семьи...

Старика никто не поддержал, никто не посмел уличить Домиция в игре фальшивыми костями. Один лишь народный трибун Марк Антоний пробовал возражать, но едва не был убит в очередной сенатской потасовке.

Вестницей горя и бед примчалась Фульвия в Цизальпинский лагерь Цезаря.

Узнав при свете костра браслет Антония, часовые расступились перед ней. На запаленном коне, в разодранной одежде, со сбившимися, растрепанными косами и запекшимся ртом на почерневшем, измученном лице, Фульвия уже не походила на живую женщину. Она казалась порождением тьмы, сгустившейся до зримого образа сказочной Девы Обиды.

Подскакав к палатке вождя, Фульвия соскользнула с коня и пала ниц к ногам Цезаря. Обняв его колени, исступленно целовала ремни сандалий:

— Спаси, спаси нас! Спаси Рим!

Цезарь поднял ее.

— Где Антоний? Он жив?

Фульвия кивнула. Она не могла говорить. Принесли горячего вина, и, дрожа так, что ее зубы громко стучали о края чаши, Фульвия выкрикивала: Цезарь вне закона, Антоний едва не убит, они бежали сюда... пусть Дивный Юлий защитит своих друзей и спасет себя!

— Где Антоний? — вновь спросил Цезарь, беря ее за плечи и пытаясь хоть немного успокоить. — Что с ним?

Фульвия повторила свой рассказ, но уже более связно.

...В ту же ночь, как Сенат вынес свое чудовищное решение, Антоний и его жена решили бежать из Рима. Выбрались из города ночью.

— Мы боялись даже подойти к городским воротам. — Фульвия откинула со лба спутанные волосы и затравленно, точно все еще не веря, что она среди друзей, оглянулась.

Вполголоса, словно все еще боясь погони, рассказала, как они с Антонием, крепко держась за руки, блуждали по темным улочкам предместий, ища лазейку в городской стене, как на—конец нашли ход в заброшенные каменоломни. Ползком пробирались по мрачному сырому лабиринту и на рассвете вышли к Тибру, уже далеко за городской стеной. Долго шли под палящим солнцем по вязкой и болотистой Мареме, наконец в какой-то деревне достали лошадей.

Потом скакали день и ночь, пока под Фульвией не пала лошадь. Антоний посадил ее на своего коня и велел спешить к Цезарю. Сам он пробирается пешком.

кто-то из легионеров накинул плащ на плечи беглянки. Укутавшись в теплую шерсть, Фульвия притихла, и только ее глаза тревожно поблескивали в полутьме.

Цезарь велел отнести измученную женщину в свою палатку, а сам приютился у костра и, грея руки над потухающим пламенем, молча покусывал губы. Сбивчивый рассказ Фульвии был во многом неясен. Чего же Все-таки следует опасаться? Что же он должен предпринять? Настала пора действовать. Но один неверный шаг — и гибель, день промедления — и тоже гибель. Но лучше гибель в бою, чем бесславная смерть в капкане. В конце концов, кто рискует всем, всегда побеждает.

А победа Цезаря над Сенатом и диктатура разумного правителя принесет ему самому почести и власть, а главное, спасет страну от разрухи, братоубийственных гражданских войн и окончательного обнищания. Отступать поздно, жребий брошен!

Уже перед самым рассветом, когда в смутно голубеющем небе стали видны вершины Альп, в лагерь вошел Антоний. В ответ на расспросы Цезаря, правда ли все, что рассказала Фульвия, не преувеличивает ли перепуганная женщина, Антоний без лишних слов задрал тунику. Его спина, плечи, бедра багровели от ссадин и кровоподтеков. Да, все, что его Кая поведала Дивному Юлию, истина.

— Говоришь, перепуганная? Не верю! — Антоний с гордостью мотнул спутавшимися кудрями. — Мою Каю не запугать!