Император не знал, какими почестями осыпать своего полководца. Хотел возвести в сенаторские достоинства, но Марк Агриппа наотрез отказался.

— Их у тебя девятьсот, а я хочу быть единственным, — отшутился он.

В храмах, в цирке, на форуме они всюду появлялись вместе, держась за руки, как сказочные близнецы. Если прежде триумвир афишировал несуществующие любовные похождения, то теперь на каждом шагу подчеркивал свое внимание к другу.

Досуг Октавиан посвящал украшению города. Призвав Витрувия, знаменитого зодчего, любимца Цезаря, он поинтересовался, сколько ему понадобится денег, чтобы одеть Рим в мрамор.

— На это нужны десятилетия, — серьезно ответил Витрувий.

— Впереди достаточно времени. Я нашел Рим кирпичный, но поставил целью, умирая, оставить его мраморным. Высечь историю моих побед в каррарском камне! Чтобы краше не было города на земле! Я видел Афины...

— Вечный Город будет иным, — перебил Агриппа. — Рим — это все! Он вмещает в себя весь мир. Ты был легионером Цезаря и должен знать, что нужно народу воинов и пахарей. Прямота, мощь, ясность. — Он согнул руку, и мускулы напряглись. — Разогни.

Витрувий, улыбаясь, отказался.

— Вот таким должен быть Рим, — веско проговорил Агриппа. — Где план? А, вот! Давай сюда! Видишь, в центре Капитолий. Тут менять не будем. А вот рядом Квиринал и Палатин. Эти холмы — патрицианское засилье. Срыть змеиные норы и построить дворцы, музеи и храмы, новые дома, жилища воинов и тружеников. Простые, красивые, удобные...

— Не так круто, — остановил его Октавиан. — Начнем с, окраин, оформим площади. Мрамор, повсюду мрамор... Трущобы уничтожим. Дома на Витумине и Авентине, где живет беднота, сделаем под мрамор. Сенат откажется платить — выжму, но в деньгах недостатка не будет. Облачишь Тибр белоснежной тогой. На набережной построишь мне термы, что-нибудь пооригинальней. Чтобы душа и тело радовались! В центре Палатина воздвигнешь дворец, достойный моей империи, на Капитолии в легком портике мой алтарь из серебра, а потом уже храмы другим богам.

— А при храмах, — сосредоточенно заметил Агриппа, — обширные галереи. Я отберу у патрициев и ростовщиков сокровища искусства и наполню ими преддверия храмов, так, чтобы простые люди могли видеть статуи, геммы, картины... Они нужны всем...

— Кроме тебя, — съязвил Октавиан. — Ты не любишь ни красоты, ни искусства.

— Люблю, только живую красоту, а не мертвую красивость. Стишки и греческих богов не люблю. А песни, картины на стенах...

— Фрески, — поправил Октавиан. — Живопись на стенах называется фресками, потому что пишется по еще непросохшему грунту. От этого и краски так ярки и хороши.

— Ладно, не учи. Я же сказал, все красивое, яркое и живое люблю. А если я чего и не понимаю, другие поймут.

На пустырях закипела жизнь. Везли порфир из Египта, золотистый мрамор из Каррары, розовый из Пароса, нефрит и яшму из Бактрианы. Всех пасечников обложили налогами, и подводы с воском, потребным Витрувию для макетов, потянулись к Вечному Городу.

Термы Октавиана обещали стать чудом: скульптурные плафоны, мозаичные полы, стены, мерцающие тысячами оттенков, и чудо из чудес —  купель из прозрачного камня.

Устраивались специальные парильни, где пар целебных настоев будет обволакивать триумвира и его кожа приобретет нежность и эластичность цветка. В прохладных галереях, опоясывающих купальни и водоемы, поместятся библиотеки. Искусные чтецы станут услаждать слух купающихся жемчужинами родной и греческой поэзии.

В Сицилии восстали рабы, подстрекаемые Секстом Помпеем. Мятеж перекинулся в Калабрию. Вооруженные шайки бежавших от проскрипций разбойничали по всему югу. Многие крестьяне, в надежде на легкую добычу, примкнули к ним.

Император призвал Марка Агриппу. Положение дел серьезней, чем он предполагал. Обращаться за помощью к Лепиду или Антонию правитель Италии не считал возможным. Внутренние неурядицы его державы следует улаживать своими силами.

— Не могу. — Агриппа отвернулся. — Не могу с карательными отрядами вступить на родную землю. Пошли Марцелла, а я усмирю их на море.

Марцелл уже возвращался с победой, но сицилийская лихорадка сразила его.

Овдовевшую Октавию спешно выдали за Антония. Их свадьбу отпраздновали с царственной торжественностью и в Риме, и в Афинах.

Марк Антоний вел себя на Востоке как самодержец. Поскольку он согласен уступить Италию династии Юлиев, то просил бы не мешать ему создать империю Антониев в восточной части римского мира.

Эллада полюбила Антония. Бесшабашный, добродушный, он жил сам и не мешал жить другим. Триумвир не собирался выжимать из своих подданных налоги в пользу далекого Рима. Недоимки не смущали его. На оргии и подарки женщинам хватало. И само население Востока, эллины и эллинизированные туземцы восточных окраин, разряженные в яркие плащи, экспансивные, чуткие к любому сердечному порыву, пришлись ему больше по вкусу, чем чопорные квириты.

Но Октавия скучала. Она тосковала о детях, оставленных у матери. К тому же, искренне любя Антония, она никак не могла смириться с его бесшабашностью. Через несколько месяцев, нося под сердцем плод новой любви, супруга триумвира вернулась к брату и матери. Октавиан встретил ее радостно. Он истосковался. Его друг все еще сражается у берегов Иберии.

Агриппа прибыл неожиданно. Его сопровождал Лепид. Дела триумвиров были не блестящи. Секст Помпей укрепился в Сицилии, прочно овладел Иберией, господствует на море от Понта Эвксинского до Геркулесовых столбов. Лепид предлагал немедленно снестись с Антонием и, заручившись его согласием, вступить в переговоры с Владыкой Морей.

Октавиан взметнул ресницы:

— Императору Рима не пристало договариваться с морскими разбойниками!

— Лепид прав, — сумрачно поддержал Агриппа, — бороться с Секстом мы не можем. Вас трое Владык Вселенной, будет четверо. Придется поделиться с Помпеем.

Сын Цезаря не ответил. Счастье изменяло ему. Больней всего было то, что Иберия, Балеары и Сицилия, то есть те провинции, которые потребует Помпей, входили в удел Октавиана. Антоний и Лепид сговорятся с четвертым партнером за его счет.

Оставшись наедине с побежденным полководцем, император ни в чем не упрекнул друга. Обнял и, быстро перебирая жесткие волосы, поцеловал. Агриппа отвел его руку.

— Мне стыдно перед тобой...

— Не говори так. Раз ты не победил, значит, невозможно!

— Не надо меня винить, — мягко ответил Агриппа. — Сражаясь с Секстом, я еще раз убедился: победа останется за тобой, если у тебя будут солдаты и флот.

— Половина Италии в моих легионах.

— Солдат должен знать, за что умирает, иначе он не стоит и обола. Почему трудно бороться с Секстом? За него иберы, пираты, сицилийские рабы. Иберы защищают независимость своей родины. У пиратов выбора нет — или битва, или галера. Рабы? Раб, которому обещана свобода, — страшен.

— Сицилия никогда не была верна. — Октавиан вздохнул и подложил под локоть приятелю пуховую подушку. — Уютней? Ты же замучился в походах.

— Ладно, — нетерпеливо перебил Агриппа, подминая подушку. — Ты пойми, Сицилия — африканское отродье. Там нас не любят, но все это ерунда, сброд, а за тебя крестьянин. Он хочет жить и пахать, сеять и собирать урожай. Патриции заигрывают с варварами, однако им не по пути. Секст не сдержит обещаний, и тогда Сицилия и Иберия отпадут от него. А пиратов не бойся! Никогда грабитель не сможет победить труженика! Но видишь ли, у нас есть корабли, но нет флота. Вспыхнет ли война с Египтом, придется ли усмирять далекий Понт, столкнемся ли мы с Лепидом или Антонием, — флот необходим, а чтобы был флот, нужны не только корабли, но и мореходы. Пират вырос на море, умеет биться на волнах, а наших легионеров загоняют на лигуры, как баранов... Беднягу укачивает, а от него подвигов требуют! А потом, римские воины привыкли сражаться в строю. На шаткой палубе фронт не развернешь, тут нужны не пехотинцы, а моряки.