— Прежде всего, царевич, — жрец властно протянул руку, — ты должен пресечь клевету, пятнающую твое рождение, и избавиться от позорной клички. Да, я знаю, ты македонец Лагид, но первый царь твоей династии божественный Лаг сочетался браком с дочерью исконных владык земли Хем. В тебе кровь Рамзеса, и ты сын Амона Ра, а не ничтожного римского сластолюбца. Египет! — Жрец молитвенно поднял лицо к темным сводам храма. — Да понимаешь ли ты, юноша, что такое Египет, страна Хем, царство Солнцебога Ра, царство мудрости и силы, еще неведомых варварам Запада? Твой долг охранить родную землю и от наглости римских солдат! Птолемей, воскреси нашу родину! Вспомни, зачатый македонским завоевателем, твой прадед был выношен в лоне дочери фараона и впитал с материнским молоком благодать и силу древних владык!

Цезарион учтиво кашлянул:

— Отец мой, твои слова мудры и праведны, но как мне превратить их в праведное дело?

Жрец нагнулся к самому лицу царевича и, найдя в полутьме его руку, вложил маленький флакончик.

— Твоя мать и отчим не почувствуют боли и мирно уснут в миг радости...

— Нет, нет! — Цезарион в ужасе выронил зловещий дар жреца. — Я не отравитель...

— Ты глупец! — жестко и твердо произнес жрец. — Ты сам отравлен глупым лепетом о чести, сыновней любви и прочих побрякушках, годных лишь для того, чтобы держать рабов в страхе! Владыки стоят над злом и добром!

— Нет, нет! — Цезарион вскочил и, испуганно пятясь, отступил к двери. — А иначе нельзя? Я подниму восстание и сражу Антония в открытом бою...

— Не обольщайся. Не преступивший роковую черту добра и зла бессилен!

Царевичу показалось, что земля уплывает из-под ног. Он ощупью нашел дверь и выскочил. Жрец проводил его взглядом, полным сожаления и горькой усмешки. Служитель богов умел читать в сердцах людей и знал: Цезарион даже под пыткой не выдаст его, не признается, что хотел свергнуть мать и уничтожить отчима.

Антоний созвал на совет своих легатов, также были приглашены все триста сенаторов.

Бывший триумвир объяснил им, что, хотя его лишили римского гражданства, никто не лишал его власти соправителя царицы обоих Египтов. Пусть Гай Октавий и его милый друг Агриппа подавятся своим римским гражданством. Все знают, что эти оба — римские граждане всего во втором поколении, а их деды так и прожили всю свою жизнь жалкими италиками.

— Так посудите сами: как же это внук вольноотпущенника и недавний пастух смеют лишить меня, потомка самого Геракла, друга Цезаря и опекуна его сына, римского гражданства?

— Ты нам сказки не рассказывай! — Домиций Агенобарб встал. — Плевать я хотел на твоего Геракла и на твоего царевича! Ты нам дело говори. С чем воевать будем? С лодочками для увеселительных прогулок против "воронов"? Или, может быть, ты всех своих плясунов и плясуний выставишь против легионов Октавиана?

— Флот царицы достаточно силен, чтобы дать отпор любой эскадре, — сдержанно ответил Антоний.

Он боялся ссоры с сенаторами.

— А командовать этим флотом кто будет? — выкрикнул Муниций Планк. — Секста ты казнил, а он один был хоть в какой-то мере равен Агриппе!

— Агриппа, Агриппа! — рассвирепел Антоний. — Мечетесь в страхе перед одним его именем! Я сам поведу вас на Рим! Очищу Капитолий от узурпатора!

— Вести варваров на Рим?! Нет, я тебе не помощник! — Домиций Агенобарб закутался в тогу и закрыл лицо.

Но тут заговорил Публий Канидий, заранее подкупленный Клеопатрой. Он напомнил гордым квиритам, что они гости царицы и лишь по ее милости не выданы своему господину, от которого они вероломно сбежали. Если они отвергнут предложенную им честь помочь царице отразить врага, то это будет, во-первых, вопиющая неблагодарность, во-вторых, тогда царица будет вынуждена отказать им в гостеприимстве и, лишившись ее высокого покровительства, иноземные гости легко станут добычей кочевых племен, промышляющих разбоем.

Римляне потупились. Полупленники, полугости, они помимо воли оказались союзниками ненавистной им Клеопатры.

В ту же ночь богато снаряженная флотилия отплыла из Александрии.

Средиземноморская волна мягко качала триремы египтян и среди них галеру, разубранную гирляндами лотосов, устланную дорогими коврами. На палубе пряный аромат благовоний заглушал свежее дыхание моря. Под пурпурным балдахином, в одеянии Изиды — двурогой короне, узком набедреннике золоченой кожи и прозрачной ризе, затканной жемчугом, возлежала Клеопатра.

Царица пожелала сама руководить морскими боями. Но Агриппа не спешил. Он стягивал флот к Элладе, чтобы после одним броском кинуть верткие лигуры и мощные "вороны" на египтян.

Мыс Акциум черным треугольником разрезал лазурь. На запад — светло-голубые воды Эгеи, на восток — беспокойная зеленоватость открытого моря.

Лигуры обогнули мыс. Египетские триремы, могучие, сияющие медной броней, плыли навстречу. Римские судна легли в дрейф. Взять на абордаж вертящиеся, как волчки, лигуры египтяне не смогли. А знаменитые "вороны" Агриппы были и вовсе неприступны. Агриппа за годы мирной передышки усовершенствовал рычаги, управлявшие боковыми брусьями, и теперь "вороны" могли опускать свои "клювы" ниже палубы противника и таранить тело вражьего корабля.

Октавиан выглянул из-за мачты. Впервые видя морской бой, он с интересом наблюдал. Его подмывало вмешаться, но врожденная осторожность брала верх. Лишь когда "вороны" впились в борта стиснутой со всех сторон триремы, он выбежал из-за прикрытия. Дождь стрел снова осыпал палубу, и Октавиан вскрикнул от неожиданной боли. Впившаяся в плечо стрела еще дрожала.

Пока раненого императора уносили вниз и перевязывали, Антоний двинул все свои силы клином. Египтяне шли с наветренной стороны, и Агриппа не решился применить греческий огонь. Держа голову раненого, со злобой повторял:

— Какой злой демон дернул тебя геройствовать! Ведь просил, всеми богами заклинал...

Октавиан, полуприкрыв глаза, простонал, что он как истый воин перенесет эту ужасную муку...

Корабль вздрогнул. Египтяне ворвались на палубу. Агриппа бросился наверх.

— За мной, воины моря!

Антоний, выхватив меч, уже хотел вмешаться в гущу боя, но Эврос шепнул:

— Оглянись, Клеопатра отступает!

Отбросив меч, перепрыгивая с триремы на трирему, Антоний помчался вслед. Догнав на быстроходной ладье, осыпал упреками. Клеопатра, не отвечая, бесстрастно поглядела в темнеющую даль. В ночной сини ярко пылали ее корабли.

Едва ладья Антония отделилась от общего строя и голос триумвира перестал слышаться, его легионеры накинулись на своих же союзников-египтян. Над триремами взметнулись белые флаги.

Три дня и три ночи Марк Агриппа не выпускал рулевого колеса, стоя как вкопанный. По ночам не отрывал взора от звездного неба, днем не спускал глаз с теневой стрелки. Октавиан просил его поесть и отдохнуть, но Агриппа упрямо качал головой. Широкая полоса света от маяка ложилась в стороне от пути флотилии.

— Ловят нас! Ложными огнями заманивают на подводные скалы, — пояснил он.

Октавиан, облокотясь на борт, вздохнул:

— Как ты думаешь, что, если меня ранили отравленной стрелой?

— Давно бы умер. Спохватился через три дня! Пустая царапина.

Октавиан обиженно помолчал, потом рассмеялся:

— Я очень доволен, всем доволен, даже моей раной. Все-таки участвовал в бою...

— Не вертись тут. Дрогнет у меня рука на ладонь влево или вправо — и налетим на подводные скалы...

За флагманом длинной вереницей тянулись остальные корабли. Они шли, строго придерживаясь пенного следа. Если корабль флотоводца разобьется, корабли с солдатами спасутся и, взяв курс на Сирию, окружным путем доберутся до Египта.

На рассвете показалась земля. Пологие, плоские берега Сирии. Лигуры беззвучно врезались в песок. На безлюдных дюнах ничто не препятствовало высадке войск.

Триумфальным маршем двинулись к Антиохии.