— Они похожи на тебя, — ласково ответил Агриппа.

Октавиан выдернул стебелек и, разглядывая, повертел.

— Тебе нельзя жить в такой трущобе. Погостишь у моей сестры, пока я съезжу в Путеолы.

— Вместе поедем.

— Нет, Рим нельзя оставлять. Примешь власть над легионами и стереги Антония.

— Сожму город кольцом. Император наклонил голову.

Марцелл и сестра осыпали молодого императора упреками.

— Где ты ночевал? У тебя нет дома, что ли? Или ты считаешь, раз ты для своих легионеров император, можно не слушаться старших и ложиться спать, когда вздумается? Сразу же после второй стражи должен быть в постели и не ходить никуда без Марцелла. Тебя убьют, — всхлипывала Октавия. — Кто теперь, как не мы, беречь тебя станет?

Неодобрительно косясь на Агриппу, Марцелл пригласил юношей к столу. За завтраком заговорил о том, что необходимо навестить Антония.

— Я советовал бы не ссориться со старинным другом Цезаря. Лучше всего согласиться на опеку и немедля просватать Клодию.

Октавиан промолчал.

— Ты еще ребенок. Неужели ты всерьез считаешь себя властелином Рима? Ты должен быть благодарен, что друзья твоего приемного отца хотят отомстить за него. Самое благоразумное для тебя — вовсе отказаться от опасного наследства и... — Марцелл замялся и решительно закончил: — Я сам пойду с тобой в Сенат и к Антонию.

— Но я не иду к Антонию. — Октавиан поднял голову и, поймав одобрительный взгляд своего друга, продолжал с пафосом: — Прошу, брат мой Марцелл, ничего не обещай от моего имени. Слово императора закон, а закон устанавливает сам император.

Брови Марцелла изумленно поднялись. Октавия всплеснула руками:

— Маленький, что ты говоришь? Я всегда настаивала: дети должны вовремя ложиться спать!

Император улыбнулся снисходительно и печально. Сколько уже лет он слышит о том, что нужно вовремя ложиться спать, в постели не читать, на ночь мыть уши, за едой не разговаривать, ногами под столом не болтать! Но больше этих глупых поучений терпеть нельзя. Он вызывающе положил на стол оба локтя.

— Сядь как следует, — заметил Марцелл, — и не гримасничай. У тебя глупый вид. О чем ты замечтался?

— О моей империи, — величественно уронил Октавиан и быстро покосился на друга. Агриппа наклонил голову. Империя, по мнению молодого пицена, стоила, чтоб о ней думали. Другие же заботы могли бы только унизить императора.

Империя сына Цезаря лежала за городом на Марсовом поле. В центре столицы заседала республика с зятем Цицерона во главе, а на окраинах, вечно требующих хлеба и зрелищ, жаждали царя и готовы были короновать любого, кто даст покой и хлеб. Зрелищ стало в избытке, но хлеба не хватало. Царство Антония, империя Октавиана и республика Цицерона враждовали.

В пику отцам отечества второй консул воздвиг на перекрестке одного из самых людных кварталов статую Цезаря и высек на пьедестале: "Доброму отцу". И каждое утро свежие полевые цветы благоухали у ног нового божества римских плебеев.

Легионеры пронесли наследника Цезаря, как божество, на скрещенных копьях по всем улицам Рима. Октавиан, проплывая над головами квиритов, задумчиво смотрел в небо и по–детски болтал ногами. Под восторженные крики шествие свернуло к дому Антония.

Вскинув руку, император на пороге отдал второму консулу военный салют. Антоний сухо ответил. Он знал нелюбовь своей жены к юноше и боялся дома выказывать расположение. Разговор не вязался.

Клодия некстати спросила, как гостю понравилось в Риме. Октавиан с осуждающим изумлением взглянул на нее.

— Я надеюсь, ты доверишься мне, — вкрадчиво начал Антоний. — Я рад видеть в тебе сына...

Поймав колючий взгляд Фульвии, второй консул кашлянул:

— Я не вижу причин откладывать заветное желание покойного. Мы с женой готовы благословить твой брак с Клодией.

Октавиан невозмутимо вскинул ресницы. Вся разрумянившись, Клодия с жадным нетерпением ждала.

— Перед свадьбой скрепим договор об опеке, — не выдержала Фульвия. — Марк Антоний возложит на свои плечи все тяготы императорской власти, а ты сможешь безмятежно наслаждаться медовым месяцем и продолжать образование.

— Ты думаешь, опека —  лучший выход из положения? — покорно спросил юноша. — Но если я слишком молод, чтобы быть императором, то и жениться мне рановато.

Под вечер семью второго консула навестил брат Марка Антония — Люций Антоний, увенчанный лаврами победитель Катилины. Он привел в Рим из глубины Италии два легиона.

— Представь себе, — с возмущением начал он вместо приветствия. — Какой–то Марк Випсаний Агриппа от имени императора отрезал все подступы к Вечному Городу. Мои легионы расположились за линией его лагерей. А я вынужден был испрашивать у чумазого сопляка разрешения на въезд в Рим. — Люций Антоний насмешливо и негодующе фыркнул. —  Видел бы ты этого юного Марса! Обветренный, загорелый, как бродяга. Вихры черные, жесткие, торчат во все стороны, глаза горят, как у волка, а важности... Его император повелел ему... священная воля его императора... Я еле удержался, чтобы не вспылить.

Фульвия растерянно нюхала флакончик с туалетной солью. Она измучена. Марк Антоний — мешок, всюду опаздывает и никогда, нигде не может стать первым и единственным!

— Ты не слишком решителен, — поддержал невестку Люций Антоний, — форсируй удар. Мои два легиона, твои ветераны... За деньги можно нанять достаточно разбойников, чтобы стать силой. Справишься с мальчишкой — очистишь потом страну от заговорщиков. Они притихли и сейчас не опасны.

— Недоброе советуешь ты мне, брат. Не обнажу меч против сына моего покойного друга и благодетеля!

— Не на сына Цезаря, а за сына Цезаря зову тебя обнажить меч, — величественно возразил Люций Антоний. — Его мать, царица обоих Египтов, пишет тебе.

Он протянул письмо. Фульвия живо схватила. Она боялась, чтобы под видом деловой переписки ее сластолюбивый супруг не завел бы любовной интриги. Но письмо Клеопатры дышало пристойностью. Успокоившись, матрона передала его мужу.

Царица обоих Египтов выражала главе Римской Республики великое соболезнование и свою скорбь по поводу трагической кончины Дивного Юлия, отца ее первенца, и заклинала Марка Антония, как друга покойного, встать на защиту его сына. Второй консул сам желал увенчать чело Цезаря короной Рима, а то, что коронации не было, не умаляет державных прав покойного. Ни один царь не властен ломать традиции престолонаследия, одинаковые для всех времен и народов. Сын — наследник отца. Для этого не нужно какое—либо особое завещание.

— Если у нас монархия, — веско произнес Люций Антоний, — она совершенно права. Если у нас республика, то после смерти одного консула всю полноту власти до всенародной кооптации нового соправителя приемлет консул, оставшийся в живых. И в том, и в другом случае Гаю Октавию нечего делать в Риме.

Марк Антоний, погруженный в глубокую задумчивость, вздрогнул.

— Цезарь любил мальчика...

— Я не говорю казнить, замучить, изгнать, — ответил Люций. — Пусть живет и учится. Он, кажется, любит литературу, будет писать стихи своему Агриппе. Цезарь оставил денег довольно, Гай Октавий может уехать в Элладу, в родные Велитры, наконец, и сидеть тихо.

— Что предлагает Клеопатра? — Марк Антоний поднял голову.

— Она хочет дать тебе средства для ведения войны в Италии против узурпаторов, как республиканцев, так и Гая Октавия, именующего себя Октавианом Цезарем.

— Наглая тварь! — завопила Фульвия. — Он не имеет права на это имя!

— Цезарион имеет, конечно, больше прав на престол, — как бы взвешивая, произнес Марк Антоний. — Но престола еще нет.

— Клеопатра доверяет тебе во всем. Ты будешь править от имени юного царя, — сказал Люций, глядя в упор на брата.

Марк Антоний медленно обвел взглядом своих домочадцев. Он предпочел бы лучше опекать Октавиана, чем Цезариона, но раз маленький шакал кусает руку, протянутую для ласки, пора подумать о себе.