— По себе знаю. Когда я у Скрибония батрачил, мой однолетка раб-германец все норовил кое-как сделать: и коз вовремя на водопой не водил, и соли им забывал дать, а я старался все как можно лучше сделать — и поле полол чище, чем германец, — все думая, авось хозяин мне лишний обол накинет. — Агриппа наклонил голову, рассматривая упавшие на ступеньки кусочки хлеба. — Собрать и отдать птицам, — отрывисто приказал он раздатчикам. —  Хлеб топтать — великое нечестие!

Толпа медленно расходились. Всем хотелось еще поглазеть на триумвира, с надеждой, что юное божество еще чем-нибудь одарит.

Но Октавиан устало прикрыл глаза рукой. Он не привык рано вставать, и теперь его клонило ко сну.

А его соратника ждали новые труды. На дальних границах империи строился оборонительный вал. Если хорошо укрепить этот вал, понадобится гораздо меньшее число воинов, чтобы охранять римские земли от набегов варварских племен. Но никто точно не знал, где же пролегают эти границы и сколько дней пути до каждой из них. Еще Цезарь хотел упорядочить чертежи владений Рима. Опрашивались путешественники, посылались люди, в чью задачу входило ровным военным шагом измерять расстояния от одного города или селения до другого. Но все эти сведения были случайны и далеко не точны.

Ознакомившись с набросками карт, Марк Агриппа взялся за это дело сам. Сперва подготовил несколько отрядов землемеров. Старые центурионы обучили их мерять путь четким маршевым шагом. Тысяча таких шагов почти безошибочно составляла римскую милю. А на далеких окраинах, где сквозь галльские и германские чащобы и заболоченные низины ни конному не проехать, ни пешему не пройти, консуляр Марк Агриппа повелел землемерам путешествовать в обход, а потом, измерив кривизну пути, высчитывать прямое расстояние.

Каждый день на Марсово поле к портику, посвященному Марсу Италийскому, прибывали гонцы с расчетами землемеров и набросками их чертежей. Лучшие питомцы одноглазого Кануция, которых консуляр Марк Агриппа собрал под свое крыло из всех центурий и легионов, сводили эти наброски в стройную систему.

По воле Агриппы все расстояния на будущей карте мира наносились уменьшенными в одно и то же число раз.

Глубинная стенка портика была разделена строго надвое. На левой половине художники выкладывали мозаикой общую карту римских владений и варварских стран. Луга обозначалась яркой веселой зеленью, нагорья — легкой желтизной, моря — глубокой синью, а реки — нежно-голубым, горы — темно-коричневым, и чем выше, тем темнее. Недорогие самоцветы отмечали города, а яркие бусины — селения.

Правая часть стены предназначалась для отдельной карты Италии. Тут Агриппа требовал еще большей точности, и как только минет пора весенних бурь, собирался сам объехать на небольшой биреме весь полуостров от Лигурии, граничащей с Галлией Аквитанской, до устья Падуса, текущего к Адриатике, и собственноручно вычертить изгиб каждой бухточки и каждого мыска.

Для начала в самом сердце Марсова поля, точно в его середине, вбили столбик нулевой мили. На нем сам триумвир начертил круглый нолик, обозначив, что с этого столбика пойдет отсчет всех расстояний. Но за ночь молодые легионеры пририсовали к нолику ручки, ножки и прочие части тела, а в середине кружка поставили две точечки глаз, черточки носа и рта. кто-то даже приделал нолику уши.

Увидя такое художество, Агриппа велел восстановить нолик в его первозданном виде и охранять как священное начало всех дорог, ведущих из Рима, и радостный конец всех путей, приводящих обратно к родному очагу. Но разыскивать озорников не стал. Коротко объяснил солдатам, как важно наконец создать точную карту всех земель, завоеванных ими, их отцами и дедами.

Провинившиеся шутники оценили доброту Непобедимого и на учениях превзошли самих себя и в рубке мечом, и в быстроте построения.

Однажды утром, прислуживая за трапезой своему Каю, Лелия едва слышно шепнула:

— Боги благословили наш брак.

— Что? — Агриппа поперхнулся. От изумления ч неожиданности он не понял, полагал, что

долгожданные слова почудились ему.

— Боги благословили наш брак, — твердо и отчетливо выговорила Лелия.

— Ты... Ты не заблуждаешься? — Он все еще не мог поверить.

— Твое дитя уже вторую Луну живет во мне.

— Ты... — Агриппа схватил ее руки и осыпал поцелуями. — Береги себя, больше ничем не обижу. Родишь сына, все прощу.

Лелия с грустным удивлением посмотрела на него. Что же, собственно, собирался прощать ей ее строгий Кай? Ее детское увлечение Октавианом, ее тайные заботы о проскрибированном отце? Но отец уже второй год в могиле, а Октавиан... Ни она ему не нужна, ни он ей. На празднике у Мецената триумвир даже не подошел к ней, хотя по старой традиции жену друга-побратима следовало бы приветствовать, как любимую сестру.

Лелия слегка коснулась губами волос мужа. Агриппа широко улыбнулся и впервые за свою брачную жизнь ласково чмокнул ее в щеку.

— Береги себя! — Он стремительно прошелся по комнате. — Я думаю, тебе в имении спокойней будет. С тобой поедет опытный греческий врач. — Он снова взял ее за руку. — Только чтоб сын. Прости меня, но я так счастлив, я пойду скажу Октавиану, он тоже обрадуется. У него дочь, у меня будет сын, мы поженим

Лелия с горечью посмотрела ему вслед. Ее жизненное назначение — рожать сыновей Марку Агриппе, вне этого ее существование бессмысленно и не имеет ни малейшей цены для ее супруга. Она устало спустилась на скамью. Но это будет не только его сын, маленький пицен, толстый и прожорливый, это и ее дитя. Ее дитя, ее душа, ее кровь и плоть... Душа ее близких оживет в этом крошечном создании. Она терпеливо, как садовник, ухаживающий за редкостным цветком, вырастит эту душу мудрой и сильной. Лелия приложила руку к своему лону. Невидимый, еще неощутимый, он жил...

А Марк Агриппа почти бежал по улицам, с трудом сдерживался, чтобы не смеяться и не прыгать через плиты мостовой, как мальчишка.

У дворца триумвиров оттолкнул часового и, влетев в сад, громко свистнул под окнами Октавии. Сестра императора испуганно выглянула.

— Ты? Что случилось? Вижу, радость, так и сияешь.

— Скажи ему, пусть выйдет сейчас же.

В ожидании друга Агриппа начал ходить крупными шагами, потом постарался умерить свой восторг и, строго следя за собой, прошелся по аллее размеренным маршевым шагом. Когда подходил к дверям, увидел заспанного Октавиана, обнял и расцеловал в обе щеки.

— У меня будет сын! Понимаешь, сын!

— Я рад за тебя, — вежливо, но без особого восторга поздравил Октавиан. — Теперь ты влюбишься в Лелию, а если и нет, то, во всяком случае, прошу тебя, обращайся с ней по-человечески, уже всякие разговоры пошли, что из-за меня ты тиранишь жену.

— Все ерунда. — Агриппа нахмурился. — Лезут не в свои дела. А обращаться я с ней никак не буду, отправлю в имение, там и воздух лучше, и пища здоровей, а подрастет малыш, привезу в Рим. Вот радость какая, у меня сын! — Он схватил

Октавиана за руки и закружил по траве. — Знаешь что! Едем горы! Чудо покажу! На весь день едем! Вели седлать коней!