— Я не вмешиваюсь ни в чьи дела и требую, чтобы и меня оставили в покое!

— Мы говорим с глазу на глаз, — сухо ответил Цезарь, — и я полагаю, ты не допустишь, чтоб тебя судили за подлог и вымогательство. Верни векселя, подписанные Сервилией, и живи с миром в своих домах.

— А твой ублюдок станет владеть моими родовыми землями! Я Брут, а не он! — выкрикнул в бешенстве Децим, но векселя отдал.

С этого дня Децим Брут зачастил к Кассию. Он поклялся уничтожить тирана.

— Узурпатор узнает, как грабить лучших людей Рима, — повторял Децим. — Одна надежда на Помпея!

Собрав остатки верных, Помпей укрепился на юге Италии. К нему бежали Катон и Кассий. Децим последовал их примеру и, чтобы окончательно досадить Цезарю, уговорил Марка Брута присоединиться к армии Великого.

Помпей полагал, что в гористой, полудикой Калабрии он легко разобьет легионы Цезаря. Но Цезарь, покинув Рим, направился в Иберию, где были сосредоточены под начальством Секста Помпея, сына Великого, наиболее боеспособные части помпеянцев.

Из Италии до Нарбона легионы Дивного Юлия плыли на быстроходных лигурах. Массалия, верная Великому, заперла свою гавань и готовилась к осаде. Они миновали ее и направились к Нарбону.

Воды Тирренского моря, ярко—синие в полдень, к вечеру меркли. Облака, розовые, лиловые, нежно—голубые, сливаясь с гаснущим небом, тянулись к западу. На востоке уже стемнело, и тонкий серпик молодого месяца налился серебром.

В каютах зажгли огни. Цезарь внимательно просматривал школьные записи своего наследника.

— Ты хорошо учишься, мой родной.

Октавиан скромно опустил ресницы:

— Я счастлив, если мои успехи обрадовали тебя, Дивный Юлий. Учиться очень трудно. У меня часто болит голова, по ночам кашляю.

Цезарь потрогал его лоб.

— По моему, ты не болен.

— Сейчас нет, но часто болею. — Мальчик вздохнул. Он давно сообразил, что головная боль самая выгодная, проверить нельзя, а все жалеют.

Цезарь погрузился в свои рукописи. Октавиан  попросил разрешения написать письмо.

— Пошлешь гонца? Я обещал моему товарищу писать каждый день.

— Гонец будет. Я рад, что ты умеешь быть верным другом.

Октавиан занялся письмом.

Цезарь залюбовался красивым ребенком, ему пришлось в голову, что Атия по глупости перепутала. Девочка – крупная, круглая, настоящий кузнечик из Велито, но мальчик настоящий с ног до головы сказочный троянский царевич. У него не римский тип. Или в роду Октавиев глубоко в поколениях примесь галльской крови, или же древняя Троя передала через столетия маленькому квириту эту царственную утонченность. темно-зеленая, как мед, головка, точеное нежное личико, длинные черные ресницы и томная бледность.

 "Уж слишком красив для мальчика!" Цезарь неодобрительно скользнул взглядом по стройным ножкам и хрупкой грациозной фигурке. что-то неуловимо жалобное, точно надломленное, сквозило во все облике его наследника. Октавиану уже шел четырнадцатый год, но он казался девятилетним ребенком.

— Что же ты так долго пишешь, можно мне прочесть?

Октавиан польщено протянул таблички, Цезарь пробежал взглядом.

Его брови изумленно поднялись. Он еще раз прочел.

— Что за ерунда написана?

— Это не ерунда, а письмо к моему любимому другу.

— Это вздор! — Цезарь сердито повысил голос. — Послушай сам: "День и ночь в горьких слезах томлюсь по тебе, мой желанный. Корабль быстрокрылый уносит меня от милой Эллады к немилой стране эфиопов", каких эфиопов?

— Я ошибся, к Иберии.

— Эфиопы еще полбеды, полюбуйся дальше! "Ночью на ложе моем одиноком руки ломаю в тоске о тебе". Что это такое?

— Из книжки "Персей и Андромеда". Очень хорошая книжка. — Октавиан оживился. — Андромеду похитили пираты и приковали к стене, а Персей на крылатом коне примчался и разрубил оковы.

Цезарь не пришел в восторг.

— Хочешь писать товарищу — пиши, как все люди, а не переписывай  из дурацких книжек чепуху, которую сам не понимаешь.

— Почему это я не понимаю? — Октавиан наклонил голову и приготовился заплакать. Цезарь быстро подошел к нему.

— Я подарю тебе книги, мы прочитаем "Детство Кира", "Основание Александрии".

— Я не люблю читать о войне.

— Ну, тогда спи лучше. — Цезарь махнул рукой.

В Нарбоне Мамурра радушно приветствовал войска своего принципала. Он просил Дивного Юлия дать три дня отдыха легионерам.

— Город устраивает  пир в честь доблестных воинов.

Цезарь поблагодарил.

— Послушай, Мамурра, ты ведь сам не женат, — неожиданно спросил он. — Не знаешь ли ты  какой-нибудь достойный матроны на эти три дня?

— Миловидной и обаятельной? — Мамурра лукаво прищурился.

— Ох, нет, друг. — Цезарь озабоченно вздохнул. — Просто доброй и порядочной женщины, чтобы занялась Октавианом, пока мы здесь. Не могу же я таскать ребенка по холостым пирушкам.

 — Скрибония, супруга Аппия Клавдия. Молода немного, но присмотреть сумеет.

Матрона Скрибония была второй год замужем и скучала в этом греческом городе на галльской земле. Ее муж, сенатор, удалившийся на покой, вел дела по откупам с Мамуррой. Почтенный Клавдий вступил в седьмой десяток, а Скрибонии весной исполнилось девятнадцать. Она обрадовалась Октавиану. На целых три дня у нее будет чудесная живая игрушка.

Мальчик с интересом рассматривал ее жилище. Нелепая и аляповатая роскошь вызвала у него усмешку. У себя дома он привык к по-настоящему ценным и изящным вещам. Но сама Скрибония, ловкая и быстрая, понравилась. Она вертела Октавиана, брала на руки, целовала, опрыскивала своими духами.

— Ты не боишься воевать? — Скрибония подкинула его в воздух. — Ты же сам не больше меча.

— Я привык к военным невзгодам. Меня с детства воспитывали в спартанской строгости. В зимнюю пору я переплывал ледяной поток.

— Почему же ты так пищишь, когда я тебя купаю?

— Это я шутил. Прежде чем пойти в поход с Цезарем, я еще мальчиком дрался с орлами. — Он покраснел, но потом сообразил, что, Во-первых, эта дура никогда не сможет проверить, а во-вторых, Агриппа его ни за что не выдаст. — Мы пошли вдвоем с моим другом, он тоже храбрый мальчик, — снисходительно заметил Октавиан. — Я оставил товарища у подножия скалы, а сам стал карабкаться на головокружительные кручи. Внизу ревело море, но мне не было ни капельки страшно.

Рабыня убирала со стола. Скрибония пригласила гостя поиграть в мяч.

День был солнечный и безветренный. Октавиан бегал, поддавал мяч в сторону и, наконец, забросил на крышу.

— Надо достать, — небрежно сказал он своей партнерше.

— Я тебя подсажу, — лукаво улыбнулась молодая матрона. Октавиан побледнел. Он не привык лазить по крышам.

— Ведь это не на орлиные кручи карабкаться, — подзадорила Скрибония.

— Подсади. — Он с отчаянием уцепился за плющ. Хозяйка подбросила его к самому карнизу. Расцарапав колени, Октавиан дополз до мяча.

— Сними меня, — торжествующе крикнул он.

— Да что ты! — Скрибония, отбежав, расхохоталась. — Прыгай, тут же невысоко!

— Сними меня! — Уцепившись за выступ водостока, мальчик боялся шевельнуться. — Сними, я пожалуюсь Цезарю!

Скрибония убежала. Октавиан кричал, плакал, икал. Она снова вышла.

— Прыгай, я поймаю. — Матрона протянула руки, но ее гость оцепенел от страха.

Рабы принесли лестницу и бережно сняли "охотника за орлами". Вечером "доблестный воин" пожаловался Цезарю:

— Злодейка хотела столкнуть меня с крыши. Я мог бы насмерть расшибиться. Пусть ей отрубят голову.

— Там ничего не стоит спрыгнуть, — повторил Цезарь слова "злодейки". — Зачем ты забрался туда, если так боишься? Я не люблю трусов.

— Умираю, умираю. Скрибония избила! Жуткие боли в боку! Никому я не нужен, все разлюбили. Схороните в чужой галльской земле!

Цезарь взял его за руку:

— От боли в боку есть прекрасное лекарство. Замолчи, или я тебя высеку!