Лепид звонко всхрапывал. Он и в походе любил уют. Немолод. Стоя с тремя легионами на границе давно завоеванной Галлии Нарбонской, Эмилий Лепид и не считал себя на войне. Гарнизонная служба... Сладко почмокивая, он повернулся во сне. Сквозь дрему с неудовольствием уловил топот вооруженных людей.

— Не умеют, болваны, сменить караул без этого идиотского топота. — Лепид приоткрыл запухшие веки и... скатился с постели, в страхе упав на колени. Перед ним в броне, с обнаженным мечом стоял Марк Антоний. Тщетно Лепид молил, доказывал. Антоний продолжал, потрясая мечом, сыпать проклятия.

Наконец хозяин сообразил, что гнев гостя направлен не на него. Наоборот, консуляр просит приюта и защиты. Он разбит, но клянется отомстить их общим врагам — убийцам Дивного Юлия.

Антоний привел два легиона, но он одинок.

Жена и брат покинули его и в гневе удалились. Одна милая Клодия, это невинное дитя, последовала за ним.

Лепид рассмотрел пухленького оруженосца Антония.

— Ты не прогонишь нас? — Клодия умоляюще протянула аппетитные ручки.

Антоний, заметив, что гостеприимный хозяин все еще стоит перед ним на коленях, бросился поднимать своего будущего патрона.

Эмилий Лепид радушно предоставил в распоряжение изгнанника свой походный погреб. Гость охотно топил горе в вине.

— Твоя мать была моим злым гением, — твердил он заплаканной Клодии, — моим вампиром. Это она выпила мои мозги, иссушила меня всего, толкнула на преступление! А? Поднять меч на ребенка! На сына покойного благодетеля! Боги вступились за дитя, а мне сохранили жизнь, чтобы я одумался. Что ты скажешь об императоре?

— Он красивенький. — Клодия покраснела.

— О женщины! — Лепид вздохнул. — Ромул сразил Сабина, а дочь поверженного разделила с ним ложе. Ты очень хочешь быть его женой?

Клодия стала багровой.

— Вижу, вижу. — Лепид налил вина и ей. — Мы это устроим. Надо тебе, благородный Антоний, мириться с ним, иначе мы все погибнем и Рим с нами. Жаль, малыш не пьет, а то б я его уговорил.

В дрожащих струях Падуса отражались высокие стены Мутины. Октавиан на всем скаку осадил лошадку. Его свита в недоумении остановилась. Все мосты через Падуе были разрушены. Децим Брут опасался своего избавителя больше, чем противника. Октавиан, насмешливо прищурясь, обратился к своим легатам:

— Видно, нам не рады!

— Почему же? — Зоркий глаз Тита Статилия разглядел отчалившую навстречу гостям лодку.

Доплыв до середины реки, лодка остановилась. На носу стоял Децим Брут. Он окликнул императора по имени, просил о свидании и благодарил за избавление от осады. Октавиан отвернулся.

— Скажите ему: непристойно сыну убитого говорить с убийцей своего отца. Я не могу его видеть. — Он резко обернулся и хлыстиком указал на Децима. — Не для его спасения я воевал.

— Нам не нужна твоя благодарность, — крикнул Статилий.

Легионеры одобрительно зашумели, кричали, что не потерпят кощунства над памятью Дивного Юлия.

Не обращая внимания на град ругательств и оскорблений, Децим продолжал стоять на носу. Лодка подплыла ближе. Брут достал из–за пояса свиток и, развернув, громко прочел послание Сената и народа римского. Сенат и народ римский даровали благородному Дециму Бруту право на проконсульство в Галлии и верховную власть над всеми легионами Рима. Далее отцы отечества извещали Гая Октавия, что его полномочия истекли, и предлагали передать легионы новому вождю. Сенаторы выражали недовольство половинчатостью победы... Гай Октавий слишком молод, у него не хватает решимости, когда дело идет о благе Республики.

— Ты не сумел довести дело до конца, — крикнул Децим. — Я завершу поход против мятежников до полного успеха.

Октавиан сердито и растерянно взглянул на Брута. Он не решался объявить себя ослушником воли народной. Державшийся до сих пор в тени Агриппа подъехал к самой воде.

— Император, повинуясь воле народа и Сената, уступает тебе власть над легионами Рима, но ветераны Цезаря растерзают его убийцу.

Агриппа въехал в реку, за ним двинулись солдаты. Лодка быстро повернула к Мутине.

К вечеру Децим прислал письмо. Он униженно молил Бамбино Дивино сохранить ему жизнь. Его легионы уже присягнули на верность сыну Цезаря. Агриппа начертал на письме: "Живи в Мутине, если граждане Мутины потерпят тебя" — и велел свой ответ немедля отослать подлецу.

В ту же ночь Децим Брут бежал за Альпы. Агриппа призвал Сильвия: "Разыщи и уничтожь!"

Прислонясь к дереву, Октавиан обрывал лепестки крупной ромашки. Его друг только что выкупался и, поблескивая влажной кожей, обсыхал. Буковая роща, кудрявая и светлая, казалось, вся пронизана солнечным светом. Пахло тмином. Стрекотали крылышками стрекозы, пролетая над молодой травой. Стучал дятел. Октавиан мечтательно поглядел ввысь.

— Гляди, какой!

Пестрая птица, укрепившись на серебристом стволе, деловито ударяла длинным клювом. Октавиан тихонько засмеялся.

— До чего мне надоели дела! Вот бы каждый день как сегодня.

— Мирись с Антонием. — Агриппа приподнялся на локте. — На два фронта нам воевать рано.

— Не знаю, — нерешительно протянул Октавиан, — я не люблю Антония.

— Мирись, — настойчиво повторил легат. — А камень под плащом держать будем.

Он терпеливо разъяснил, что уничтожить Антония и всех его солдат вместе с ним дело не хитрое. Но к добру это не приведет.

— Во–первых, жаль людей, во–вторых, жестокостью любить не заставишь, а если тебя возненавидят легионеры, заказывай Цицерону надгробную речь. — Агриппа покосился на друга.

Октавиан внимательно слушал, и по его лицу молодой пицен не мог понять, какое впечатление произвели на императора эти доводы.

— А главное, Антоний сейчас у Лепида, — продолжал Агриппа. — Они договорятся. Армия Лепида еще неистрепанная, а наши устали, злы на Сенат, и если ты стерпишь оскорбление...

— Я нестерплю! — Октавиан топнул ножкой. — Я император Рима!

— Ладно, ладно, характер показывай не здесь, — оборвал Агриппа с полным пренебрежением к императорскому гневу. — Тебе ясно? С Сенатом нельзя, с Антонием не хочешь, а на два фронта сам руководи, я отказываюсь.

Октавиан возмущенно хлопнул ресницами:

— Сам! Сам! Я не могу!

— А не можешь – старших слушаться надо еще.

— Уж и старший!

— А то нет? — Агриппа усмехнулся и закусил былинку. — Ты же малыш передо мной... Тебе до моих лет два с половиной года жить.

— А если я малыш, меня жалеть надо.

— Я тебя жалею, — сумрачно шепнул пицен, — ужас как жалею, ты и не знаешь...

Октавиан, видя, что гроза прошла и его друг не сердится, улыбнулся.

— Ладно, ладно. — Агриппа отстранил приятеля. — Не балуйся, а слушай. В Элладе Марк Брут и Кассий. В их руках весь Восток. Пшеница и золото. В Риме Сенат – змеиное гнездо. Юг всегда против нас, там латифундии, гладиаторские школы, много греков и варваров, продажные все души. За Сенат кто? Патриции и ростовщики. За Антония – квириты. В Италии его не любят, а за нас знаешь кто?

— Мои легионеры, — робко подсказал император.

— За нас крестьянин! Он хочет жить, пахать, сеять и хочет мира. Чтоб был у него защитник от патрициев и иноземных царей. Да иноземных царей мы победили давно, а вот своих пиявок... Ненавижу их! — Смуглое широкое лицо пицена передернулось. — Ты не знаешь, а я помню, как мы детьми без хлеба сидели, как меня благородный Кассий в рабство хотел увести, как отца с нашей земли чуть не прогнали. Ничего не забыл! Говоришь, тебя не жалею? Жалею, а изменишь простому люду...

— Убьешь? — Октавиан с любопытством и страхом посмотрел на него.

— Нет, — Агриппа устало покачал головой, — просто уйду от тебя...