С годами тосковал все сильней и сильней по теплу очага. Даже беззаботный Антоний заметил эту растущую тоску. Чтобы развлечь, устраивал великолепные оргии. Самые прекрасные женщины, самые остроумные и миловидные собеседники окружали стареющего диктатора. Даря свою благосклонность случайным любовницам, отвечая на улыбки элегантных фаворитов, Цезарь не переставал ощущать брезгливое сожаление к самому себе.

Он мог еще брать эти мимолетные наслаждения, но как они были не нужны его сердцу!

Диктатор шел по дороге. из-за темной зелени лавров виднелись округлые усыпальницы. Исконные квириты, как бы они ни прожили жизнь, нашли покой в вечнозеленых рощах Города Мертвых.

— Пять лет со дня смерти сестры, а ни ее дочь, ни внуки не вспомнили, — горестно шепнул Цезарь.

В одиночестве он принес жертву у входа в фамильный склеп. Нахлынули воспоминания. Сестра была другом всей его жизни. Кроткая, любящая, она одна видела его отчаяние в тот страшный год, когда Сервилия порвала с ним. Как он был молод тогда — двадцать шесть лет, а теперь скоро пятьдесят шесть.

Высокий молодой человек вышел из фамильной усыпальницы Брутов. Он пробирался по тропинке, вьющейся между купами лавров и кипарисов.

Белая тога с темнеющей в сумерках латиклавой свободными, красивыми складками спадала с его плеч, но ноги, обутые в высокие сенаторские сапожки, ступали Как-то неуверенно, точно идущий сомневался, куда ему следует идти.

Развинченная, колеблющаяся походка показалась Цезарю знакомой.

Выйдя на мощеную дорогу, молодой человек подтянулся. Шаг стал тверже, осанка более мужественной. Цезарь узнал сына Сервилии, тихо окликнул.

Брут остановился.

— Я был на могиле матери. Децим запустил гробницу.

— В зимние ночи озябшие души ушедших стучатся в наши сердца. Почему ты не согрел тень матери жертвенным пламенем?

— Я велел еще с вечера приготовить все для жертвоприношения. Мое приказание не сочли нужным выполнить. Децим руководит нашим домом.

— Отчего ты никогда не заглянешь ко мне? — ласково спросил Цезарь. — Я часто бывал в доме твоего отца, знал твою мать еще девушкой. Мы с ней ровесники. Как люди одного поколения, помнили немало тогдашних знаменитостей. Сервилия всегда вызывала самое почтительное восхищение у лучших мужей Рима. Какие стихи посвящал ей Катулл!

— Я не люблю Катулла.

— Он очень талантлив. Он пронзал меня своими эпиграммами, но я признаю — Катулл самый талантливый из всех пишущих по-латыни. Я не поклонник греческой вычурности.

— Преклоняюсь перед эллинами.

Они проходили мимо могилы Катона. Чтя память умершего, Брут накрыл голову тогой. Цезарь последовал его примеру.

— Рассудок несчастного не выдержал...

— Ты хочешь сказать, что предпочесть смерть бесчестию – это безумие? — жестко спросил Брут.

— Я никогда не говорю: то хорошо, а то плохо, но всегда стараюсь понять—оправдывается ли обстоятельствами тот или иной поступок. Катону незачем было умирать. Я не собирался запретить ему ораторствовать. И не могу отказать в уважении доблестному и честному человеку только потому, что он думает иначе, чем я.

Брут внимательно поглядел на собеседника. В сгущающихся сумерках Цезарь не мог разглядеть выражения его лица.

Они подходили к городской стене — пропустив их, ворота захлопнулись на ночь. Раздался гулкий удар о медную доску и протяжный клич: "Не спи. Наступила первая стража".

Марк Юний проводил диктатора до дому. Цезарь пригласил его заходить.

Марк Агриппа окончил школу первым. Его увенчали дубовыми листьями. В речи перед выпускниками благородный Вителий отметил доблесть и успехи в стратегических науках молодого центуриона. "Краса и гордость всей школы Марк Випсаний Агриппа будет служить в самом Риме!"

Октавиан дал письмо к своему зятю Марцеллу и довольно бестолковую записку к Цезарю, в которой просил: Во-первых, сделать так, чтобы друг не забыл его, а во-вторых, устроить Агриппу на самую лучшую должность.

В первой же остерии на пути в Рим Агриппа бросил в огонь все рекомендации. Не хватает еще, чтобы снова ему сунули кошелек в руки и не очень вежливо выпроводили за дверь. Октавиан от души хотел помочь, но что он может?

И вообще, в протекциях Марк Агриппа не нуждается. У него есть меч, голова и руки!

Единственное, что осталось от друга, — портрет, выжженный на слоновой кости, и память о прощании.

Молодой центурион запретил провожать себя. И Все-таки, когда он сидел уже в седле, Октавиан выбежал за ворота и молча припал к стремени. Агриппа нагнулся, чтобы сказать, что они уже взрослые и детская нежность неуместна, надо держать себя в руках... Но Октавиан порывисто закинул голову, и юноша увидел глаза, полные слез, смертельно бледное личико и ощутил на щеке дрожащие от сдержанного горя губы.

Жизнь в Риме быстро вошла в колею. Утро на Марсовом поле, строй, муштровка новобранцев, примерные бои... Вечера пустые, одинокие за книгой и беспредельная тоска.

Из дому писали, что уже два года подряд урожай был плохой. Ячменя не хватало до весны, и пришлось занимать у Скрибония. А теперь Скрибоний грозит волов забрать за долги ведь больше уплатить долг нечем. Не идти же девочкам в лупанарий!

Агриппа нахмурился. Без волов крестьянскую семью ждало разорение, а сестры... Он до крови закусил руку, представив, как грубые солдаты издеваются над его Агриппинами... Нет, он этого не допустит никогда. Только не надо отчаиваться, надо действовать. Прикинул, сколько может стоить упряжка волов. Не более 50—70 денариев. И Агриппа должен добыть эти деньги. Сегодня же...

Агриппа внимательно пересмотрел все свои вещи. Продать все, и то не наберется тридцать денариев. Меч из Агригента! — Он от радости вскочил. Темный, почти не пригодный к битве, меч был украшен искусной резьбой. Юноша нашел его во время каникул в старых развалинах.

Осмотрев меч, меняла усмехнулся:

— Старья не покупаю. Сходи к Меценату на Палатин. Это – богатый молодой этруск. От безделья он занялся скупкой всяких редкостных вещиц.

Привратник, старый раб в ошейнике, ввел посетителя в атриум, похожий на лавку антиквара. Среди архаических статуй, древних этрусских ваз, персидских майолик, груды египетских папирусов, исчерченных таинственными знаками, расхаживал большеголовый молодой человек, немного старше Агриппы.

Влюбленными, полными нежности движениями он прикасался к расписным черепкам и горячо говорил своему собеседнику:

— Пойми, Лукреций, эта мисочка помнит Рим еще времен Анка Марция, а может быть, и раньше. Может быть, один из воинов Ромула утолял из нее жажду.

Он взял микенскую статуэтку с едва намеченным телом и полным экспрессии лицом.

— Головка девушки пережила царства. Бессмертие живет лишь в созданиях искусства.

Заметив Агриппу, хозяин любезно спросил:

— Что доблестному центуриону угодно в моем мирном доме? Я не воюю, не ссорюсь с соседями, не даю денег в рост. Здесь обитель муз, и лишь их друзья приходят под этот кров.

Агриппа протянул меч из Агригента.

— Какая дивная работа! — восхитился Меценат. — Меч времен греко-персидских войн! Свидетель славной битвы при Марафоне. Ему лет пятьсот. Откуда у тебя эта драгоценность? Я с радостью приобрету.

Он осведомился о цене.

— Семьдесят денариев.

— Центурион, ты с ума сошел. Ему хорошая цена двадцать пять, но я, так и быть, из уважения к твоей доблести, даю сорок.

— Я не на базар овцу вывел. — Агриппа побледнел от обиды. — Мне нужно семьдесят денариев. Если меч не стоит этих денег, возьми в придачу мое кольцо и пояс, но дай мне, что я прошу.

— Оставь себе свой пояс. — Меценат пристально поглядел на юношу.   Тебе очень нужны эти деньги?

— Как жизнь.

— Я дам тебе их...